В метель на Чемборчане - Бурундук

Феликс Штильмарк
Из дневника охотоведа

Эти тропы не были туристскими, да и тропами их, пожалуй, не назовешь. Но всякий раз, когда в горах Алтая или Саян я встречаюсь с группами туристов и за коротким перекуром начинается разговор о тех местах, где доводилось нам бывать, я рассказываю об этом первом своем большом таежном заходе.

Людям нашей довольно редкой специальности — биологам-охотоведам — в отличие от геологов и туристов почти никогда не случается ходить группой. Нам не приходится подбирать состав участников, нас не ведут инструкторы или начальники отрядов, не забрасывают в глухие места вертолеты. Помогает нам не техника, не снаряжение и даже не особое умение. Простые люди — таежные охотники: русские и эвенки, тофалары и якуты — всегда по таежному неторопливо, без лишних разговоров и красивых слов, порой даже со скрытой усмешкой, выручают нас в тайге и делятся не только своим опытом, но и последним куском хлеба.  

Федор был в 1956 году студентом четвертого курса факультета охотоведения Московского пушно-мехового института. Его, коренного москвича, давно почему-то особенно манило Прибайкалье, и он настойчиво добивался направления на практику в далекую Иркутскую область. Когда в областном управлении заготовок пушнины ему предложили на выбор несколько районов, где предстояло провести учет соболя, он без колебания выбрал Качугский, который охватывает весь бассейн верховья Лены и горы Байкальского хребта. По территории этот район примерно равен Бельгии.

Для обследования были выбраны верховья Киренги — один из самых глухих и труднодоступных районов северо-западного Прибайкалья. Уже лет двадцать туда не ходили охотники и там не бывали охотоведы. Нужно было пробраться в те места, провести учет пушных зверей, выяснить условия и возможности освоения этих охотничьих угодий.

Федор выехал из Иркутска в Качуг в конце сентября. Здесь хороший тракт, и автобус легко проходит путь за пять-шесть часов.

Лена у Качуга встретила его легким морозцем, золотом прибрежных лиственниц, криками пролетающих над рекой гусиных стай. Была та особая, знакомая только сибирякам пора осени, когда небо отличается какой-то удивительной прозрачностью и чистотой, когда по ночам стоят крепкие морозы, а днем вполне можно загорать на солнце.

На попутных подводах, минуя деревни Бутаково, Ацикяк, Очеул, Федор подвигался на север, в сторону Киренги. Он знал, что там располагается охотничий эвенкийский колхоз, правление которого находится в Муринье. От Качуга до нее двести километров, а от последних русских деревень, куда еще можно добраться на лошадях,— сто. Эти последние деревни с эвенкийскими названиями — Юхта и Шевыкан — спрятались меж невысоких хребтов, сплошь покрытых лиственничной тайгой. От Шевыкана на Киренгу идут две тропы: одна — летняя, по хребтам, но ее так завалило, что и найти нельзя, а другая — зимняя, по долинам рек и болотам. Федор хотел со всем своим небогатым скарбом выходить один, но ему повезло: встретился в Шевыкане попутчик до самой Муриньи. Отрезанная от всего света, Муринья имеет свою рацию. Эвенк-радист Юрий Шерстов везет домой новые батареи. Кроме этого драгоценного вьюка он погрузил на свою лошадь и часть вещей Федора.

Нелегко дается трехдневный переход до Муриньи, пока реки и болота окончательно не замерзнут. Тропа идет по бесконечным кочкарным травянистым долинам и «калтусам», как называют здесь особые, очень тяжелые для ходьбы болота.

Сорок километров от Шевыкана до первого эвенкийского стойбища Тырка, где несколько маленьких домиков и небольшая метеостанция стоят на берегу глухого таежного озера.

На следующем переходе от Тырки до Чининги, что стоит уже на Киренге, Федору навсегда запомнился один особенно кочковатый участок тропы, который, видимо, неспроста называют «гладь». Но зато каким замечательно вкусным киренгским ленком  угостили его в Чининге!

Особенно опасны болота на последнем переходе до Муриньи. Всю дорогу здесь надо вести лошадь в поводу. И хотя Юрий был местным жителем и лошадь шла уже не первый раз, все же несчастье случилось. В одном месте, почуяв опасность, опытная таежная лошаденка вдруг резко остановилась. Юрий, спешивший прийти домой засветло, потянул повод и крикнул шедшему сзади Федору:
— Небось пройдет! Ну-ка, Федя, шевельни ее! Федор замахнулся хворостиной, лошадь шагнула вперед, провалилась передними ногами, рванулась и отчаянно забилась в болоте, разбрызгивая вокруг густую мутно-коричневую болотную жижу. Вьюки свалились в грязь. Юрий и Федор, проваливаясь по пояс, бросились к ней и кое-как развьючили. Лошадь перестала биться и, погрузившись до середины крупа в трясину, тяжело дышала, широко раздувая ноздри.

Юрий достал топор, вырубил два длинных шеста, и, продев их под брюхо лошади, вместе с Федором с огромным трудом вытащили ее. Они запоздали и пришли в Муринью ночью, совершенно измученные, едва не сбившись с тропы уже у самой деревни. Только лай собак, слышимый в тайге за несколько километров от жилья (усталому путнику он кажется самой прекрасной музыкой на свете!), помог им добраться до дому. Федор поспел в Муринью вовремя. На следующий день состоялось общее собрание охотников колхоза, где решали, кому куда идти на промысел. У Федора не было возможностей организовать специальную экспедицию, нанять проводников и транспорт, да никто из охотников в это время и не пошел бы с ним. Но ему удалось убедить колхозников направить бригаду в пять-шесть человек в дальние угодья, к реке Чемборчан — последнему крупному притоку Левой Киренги в ее верховьях...

Охотники согласились взять с собой в кочевье Федора и даже выделили для него двух вьючных оленей. Выходить решили через три дня. Срок кочевья и запас продуктов был рассчитан на месяц. В поход отправились четверо мужчин: сам председатель колхоза Семен Сидорович Шерстов, один из лучших охотников Илья Северьянович Чертовских и двое молодых ребят — Северьян Сафонов и Петр Корпаков. Кроме них должны были идти еще две женщины, чтобы вести оленей и ухаживать за ними.

Дни перед выходом протекали в хлопотах. Надо было закупить продукты, испечь хлеб и насушить сухари, сшить «кульмеи» - легкую зимнюю обувь из лосиного камыса, Главная трудность предстоящего похода состояла в том, что в бригаде имелось всего лишь шестнадцать вьючных оленей. Здешний олень-бык берет вьюк в сорок килограммов, а оленуха вдвое меньше. На семь человек этого было совсем мало, поэтому приходилось еще и еще раз перебирать все пожитки, чтобы не взять лишнего груза и не забыть необходимого.

Собирались долго, но зато, выйдя из стойбища, уже не задерживались в пути и каждый день продвигались вперед на 30—35 километров. Последнее зимовье осталось на маленькой речке Уян, впадающей в Киренгу. Здесь оленей переправили на правый берег Киренги и пошли вверх по течению. Через несколько дней пути по киренгским ельникам и калтусам перевалили хребет Сыенок, покрытый почти сплошь старой гарью. Теперь оставалось не более двух переходов до Чемборчана.

...Как всегда, двигались без тропы, узким ложем безымянной таежной речушки. Впереди, прокладывая дорогу, шла Катя Корнакова. Широкоплечая и коренастая, она вела семь оленей, связанных друг с другом узкими длинными ремнями. Тетка Арина, маленькая, но удивительно выносливая, несмотря на свои шестьдесят лет, вела шесть; а у Федора, замыкавшего этот небольшой караван, было три оленя. Охотники обычно не идут с оленями, а проходят по хребтам и лишь в конце дня выходят на оленью тропу, но один из них должен быть с караваном.

Идти было нелегко. На каждом шагу встречались завалы, и, когда олени преодолевали их, весь строй сбивался, а от толчков перекашивались вьюки. Очень мешали оленята, которые бежали сбоку и часто, выскочив на тропу между связанными оленухами, пытались сосать матерей на ходу.

«Имаджерен!» (Куда идешь!) — кричали на оленят женщины и отгоняли их длинными посохами. Когда проходили особенно густые заросли, идущая впереди Катя громко кричала: «Модэ, модэ, модэ» или «тхой, тхой!», и, услышав знакомый призыв, олени быстрее перебирали ногами.

Федор уже привык к длительным переходам, совершаемым всегда без остановок и привалов, к звону оленьих ботал, отрывистому всхрапыванию оленят, характерному пощелкиванию оленьих копыт. Для него стало обычным видеть перед глазами непрерывно мотающуюся из стороны в сторону кладь на спине идущего впереди оленя.

...В этот день они шли по основанию склона пологого хребта, поросшего редким ельником, напоминавшим Федору Подмосковье. Внезапно ельник расступился, и они увидели, что ручей, по которому двигался караван, впадает здесь в какую-то реку, протекающую по очень широкой долине, сплошь покрытой мелким ерником (заросли карликовой березки). За долиной виднелись небольшие округлые хребты. Слева, на востоке, отчетливо вырисовывались снежные вершины Байкальских гор.

— Катя, это что за место? — крикнул Федор, хотя и сам уже догадывался, куда они вышли.
— Чэмборчан это, Фэдя!

Значит, пришли! Между Чемборчаном и Левой Киренгой располагались самые большие массивы кедровых лесов — лучшие охотничьи угодья, знаменитые богатством пушного зверя. Старики оживлялись, вспоминая свои кочевья на Чемборчан. Прежде сюда кочевали эвенки не только с Киренги, но и с верховий Лены. Им приходилось переваливать несколько хребтов и преодолевать десятки рек, чтобы попасть в эти места. С начала войны охотников здесь не было, поэтому спутники Федора возлагали на Чемборчан большие надежды...

Со склона пологого хребта Федор мог обозреть всю местность, и то, что он увидел, было страшно. Вместо тайги по всем хребтам, видневшимся за Чемборчаном, расстилались необозримые гари. В Качугском лесхозе Федору говорили, что сравнительно недавно в верховьях Чемборчана был пожар, но ведь здесь-то они почти на устье, так какие же пространства охватил пожар, если он прошел по всему Чемборчану!

Катя повела оленей через долину, выбирая места, где заросли ерника были не так густы. У противоположного хребта их уже дожидались пришедшие сюда прямиком через хребет охотники. Они сидели у костра на колодине и кипятили чай, хотя было еще рано. На выступе обгорелого дерева стволами вниз висели их небольшие мелкокалиберные винтовки, а рядом лежали поняги с привязанными топорами и котелками.

Подведя своих оленей, Федор привязал их к дереву и тоже сел на колоду. Все молчали. Семен и Илья курили свои неизменные трубки, а ребята цигарки.

— Кочевали, кочевали и вот зашли — кругом одни гари! – произнес наконец Семен.— Ну-ка, Федя, достань свою карту.

Федор вытащил из полевой сумки планшет и достал оттуда стертую на сгибах кальку, на которую он снял в Иркутске карту этих мест. По материалам лесоустройства на карте были обозначены разные леса. Вся обширная излучина Чемборчана была закрашена в темно-красный цвет, которым обозначается старая кедровая тайга.

— Откуда же мог прийти пожар? — спросил Северьян.
— С вершины Лены,— ответил Семен.— Однако, прошлый год это было. Лето стояло сухое, пожары часто бывали, а в июне сюда через гольцы перевалила с Байкала какая-то экспедиция. Я тогда на лодке по Киренге до самого Чемборчана поднимался, на устье их ночуйку видел. Потом они вверх по Чемборчану поднялись и на Лену перевалили. Вот эта экспедиция и пустила пожар, чтоб ей самой сгореть здесь!
— Что это за экспедиция была? — спросил Федор.
— А кто ее знает, карты, может, делали или в земле что искали. Ведь там, в гольцах,— он кивнул в сторону белевших вдали гор,— много чего найти можно. Старики говорили, там гора есть, так у нее одна сторона вся гладкая — из слюды. Мой отец с одним стариком на ту гору ходил. Старик велел ему про нее никогда не говорить.
— Почему?
— За слюдой придут в гольцы, так вовсе тайги не станет. Ты видишь, одна экспедиция сколько пожгла, а без тайги мы кого делать будем? Я как в армии был, полсвета прошел, все города видел. Уж как уговаривали меня переехать отсюда, да куда же от тайги уйдешь, ведь она, парень, тянет.

Снова помолчав, охотники стали совещаться, куда идти дальше. Говорил больше Семен, остальные изредка вставляли свои замечания. Федор не мог понять их разговора, где переплетались русские и эвенкийские слова. Решающий голос подал Илья. Он говорил мало и редко, но очень уверенно, и его мнение обычно бывало окончательным. Вынув изо рта трубку, он сказал что-то коротко и твердо, как бы прекращая разговор. Все сразу зашевелились, видно было, что решение принято.

— Пойдем, Федя, к Киренге. В нее повыше Чемборчана впадает речка Дипкохан — вот она и на карте у тебя нанесена. Там и ночуем. Мы сразу пройдем хребтом, а вам с оленями не пройти — идите по Чемборчану, а в низовьях перейдете на Дипкохан, там встретимся.

Хотя Федор был уже хорошо знаком с таежными обычаями, он еще раз подивился тому, что охотники, расходясь поодиночке, уверенно назначали место встречи в тайге, где они были впервые.

Отвязав оленей, женщины и Федор пошли долиной. Пришлось пробираться сквозь ельник километров десять, чтобы обогнуть хребты между Чемборчаном и Дипкоханом. Снег здесь был уже гораздо глубже, в иных местах чуть не до колена, но еще часто встречались следы запоздавших залечь медведей. И на хребте Сыенок удалось убить медвежонка.

Когда хребты кончились, караван свернул вправо и, пройдя еще километра два, оказался в долине Дипкохана, почти такой же широкой, как и долина Чемборчана.
Семен Сидорович, выбравший место для ночлега так, чтобы поблизости были и дрова, и вода, уже дожидался остальных. Он только что кончил рубить большую лиственницу, и Федор с завистью посмотрел на нее. Этих дров группе Семена хватит дня на два!

Дело в том, что семь человек не могут ночевать у одного костра, и даже в одной юрте им не поместиться. Илья, тетка Арина и Федор составили одну группу, а остальные — другую.

Уже темнело, и как только оленей подвели к месту ночевки, закипела работа. Быстро развьючивали оленей, вьюки аккуратно складывали под деревьями. Илья еще не пришел, и ночевку приготовляли вдвоем. Тетка Арина и Федор не обменялись ни единым словом — за время кочевья Федор привык не спрашивать, а делать что нужно. Прежде всего, пока тетка Арина разбирала вещи, он начал рубить ближайшие пихты и ели, превращая их в длинные жерди для устройства юрты. Тем временем тетка Арина распарила на костре длинный тальниковый прут и связала им тонкие концы трех длинных жердей. Эти жерди они поставили над расчищенной от снега площадкой так, чтобы вершина была как раз над центром круга метров пяти в диаметре. После этого уложили остальные 20—25 жердей, и остов юрты был готов. Тетка Арина сейчас же развела посреди юрты костер и приспособила таган. Затем она молча протянула Федору большой черный чайник, и тот, захватив топор, чтобы прорубить лед, направился к ручью за водой.

Подойдя к ручью, он снова огляделся вокруг. Где-то невдалеке, должно быть за полосой ельника, протекает Левая Киренга. За ней — пространства ерника, но дальше на фоне гольцов тянутся два длинных крутых хребта, и даже отсюда видно, что они покрыты старой кедровой тайгой.

Федор смотрел на них как завороженный. Вот куда ему надо пойти!

В этот момент он увидел Семена. Тот шел по его следу с таким же черным, словно насквозь прокопченным чайником в руках.

— Что, Федя, глядишь? Уж не думаешь ли за Киренгу пойти? А как перейдешь реку?
— Неужели не замерзла еще? А глубокая она здесь?
— Однако, не замерзла. Переходить ее нельзя — сразу закоченеешь и с ног собьет. Ну, да уж выручу тебя, открою секрет. Еще отец говорил мне — выше Дипкохана через Киренгу листвень упала, вот по ней и перейдешь, если не сгнила.

Пока Федор ходил за водой, тетка Арина настелила внутри юрты широким полукругом пихтовый лапник и внесла все вещи. Теперь оставалось оборудовать заслон юрты, для чего использовалось все, что только можно: куски брезента, плащ-палатки, куски бересты и даже мешковина. Тетка Арина набрасывала их снаружи, а Федор привязывал к жердям. Последней подвесили мешковину над входом в юрту, и тогда тетка Арина, взяв два берестяных ведра, пошла за водой, а Федор отправился рубить дрова. Теперь он знал, что выбрать дерево на костер — дело не простое, если хочешь ночью выспаться и не сгореть. Нужно выбирать стоящее на корню крепкое, без гнили, сухое дерево. Лучшим считается лиственница, хорош и кедр, но он редко попадается сухим на корню и его очень трудно рубить. В крайнем случае берут ель.

На этот раз Федору удалось быстро найти сухую листвень толщиною примерно в телеграфный столб. Повалив дерево, он разрубил его на несколько двухметровых отрезков и перетаскал их в юрту. Три пары таких «полешков» да две небольшие сухие елки на растопку — таков был запас дров на ночь. Tеперь все приготовления к ночлегу были закончены. Стемнело. Давно пришли на ночевку Петр и Северьян, и только Ильи все еще не было.

Федор нарубил хвои для собаки, длинной щепкой очистил снег со своих суконных брюк и, низко пригнувшись, вошел в юрту. Брезенты были развешаны невысоко: они отражали тепло костра и предохраняли от снегопада. Тетка Арина сидела напротив, подогнув под себя ноги, и пила чай из деревянной чуманки. Федор достал из поняги кружку, хлеб и сахар, налил себе крепчайшего кирпичного чая и сел к костру, наслаждаясь отдыхом.

Внезапно нижний край одного из брезентов приподнялся, и в юрту просунулась большая рыжая собачья морда. Это был Буська — широкогрудый старый пес, принадлежавший тетке Арине. Его все любили за спокойный нрав, он никогда не ввязывался в собачьи ссоры и лишь изредка, глядя на дерущихся собак, начинал басисто лаять, словно призывая к примирению. Из всех собак только Буська забирался на ночь в юрту. Выгнать собаку прочь может лишь ее хозяин, а тетка Арина никогда не гнала Буську. Всегда молчаливая, она чуть оживлялась, когда пес залезал в юрту, гладила его, что-то тихо приговаривая, а пес прижимался к ней своей лобастой мордой.

Обеспокоенный отсутствием Ильи, Федор взял ружье, вышел наружу и уже хотел стрелять, как перед ним возникла фигура охотника.

— Ну это, паря, напрасно. Меня-то еще искать в тайге не приходилось,— сказал он, счищая снег с ноговиц и ватника.

Расчетливо точными движениями он повесил на сук тозовку и патронташ, снял с плеч понягу, быстро нарубил лапника для трех своих собак, посмотрел, есть ли вода, велик ли запас дров, и, только убедившись, что все в порядке, вошел в юрту. Следом за ним, воровато озираясь, влезла Белка — маленькая черная лайка с коротким, словно обрубленным хвостом. Это была лучшая соболиная собака во всей бригаде, но она отличалась большой хитростью и не упускала случая что-нибудь стащить. На прошлой ночевке Белка стянула у Федора весь его запас сливочного масла, который он недостаточно тщательно спрятал в хвое. Присутствие этой ворюги в зимовье не допускалось, и Белка присела у входа, умильно поглядывая то на хозяина, то на костер.

Неписаный распорядок кочевой жизни соблюдался строго: утолив первый голод чаем, охотники варят еду собакам и лишь потом готовят обед себе. Вода в собачьем ведре уже закипела, и Федор хотел его снять, когда Илья толкнул его в бок и показал глазами на сидевшую у входа собаку. Она сидела с закрытыми глазами и, точь-в-точь как очень усталый человек, «клевала носом». На мгновение она открыла глаза, но тут же утомленно прикрыла их и вновь уронила голову. Вдруг одна из ее лап подогнулась, разомлевшая собака упала на бок и тотчас вскочила, ошеломленная грянувшим смехом.

— Что, Белочка, досталось тебе сегодня? — спросил Илья.— Однако, иди на двор, я тебе лапнику нарубил, не такой сегодня мороз, чтобы в юрте спать.

Заварив похлебку для собак двумя горстями муки, Федор вынес ведро наружу стынуть, а на освободившееся место повесил другое ведро, для себя.

Вечером всегда варили мясо. «Без мяса по тайге не походишь»,— говорили эвенки. В кочевье все охотники взяли сохатину, кроме того, два дня питались добытым на Сыенке медвежонком. Очень редко кто-нибудь приносил глухаря или рябчика — их здесь было мало: соболь поел.

Пока варился ужин, Федор направился во вторую юрту «подводить итоги дня». Один, без всякой помощи охотников, он не мог бы выполнить своей задачи. Обо всем, что видели охотники за день, они рассказывали Федору, и так, постепенно, у него набиралось все больше сведений о природе этих мест.

— Ну, Семен Сидорович, что сегодня интересного видели, — спросил Федор, входя к соседям.

Семен, сидя у костра, заканчивал обдирать добытых белок. Делал он это с артистической быстротой, и на всю операцию затрачивалось лишь несколько хорошо отработанных движений.

— Нынче, Федя, снег на гольцах рано выпал и глубокий сильно. Я сегодня опять диких оленей следья видел и изюбрь с гольцов вниз идет. Все следы в одну сторону — к Лене, на запад, где снега меньше. А за ними и росомаха тянется — ее тоже след встретил. Весь зверь уходит — не иначе глубокий снег скоро будет. Как бы он нас тут не завалил. Здесь ведь знаешь как: начнет снег валить неделю подряд, да хлопьями с рукавицу, так, пожалуй, Сыенок назад не пройдем, однако, будем тут зимовать.
— Пока оленей своих не съедим,— добавила Катя.
— А почему бы лыжи не сделать? — спросил Федор.
— Вот как снег завалит, тогда сам узнаешь,— отвечал Семен.— По раннему снегу на лыжах хуже, чем пешком,— проваливаешься так же, а ногу двигать труднее.
— Сколько же белок сегодня добыли?
— Кого добудешь, сам видишь, какие гари, да соболей сколько, откуда же белке быть? Ведь прежде мы если штук двадцать за день принесем, так считаем, что зря сходили. А нынче за все кочевье, пожалуй, полсотни не соберем. Бывало, придешь с охоты, всю юрту кругом шкурками завешаешь, а сейчас что? — он кивнул в сторону висевших шкурок.
— Зато теперь соболь есть.
— Это правда, соболей тогда не было. Помню, как в сорок седьмом году мы с одним стариком след встретили. Глядим — что за колонок такой здоровый? Потом он хватился: «Паря, да ведь соболь!» И старики-то след забыли. Знаешь, Федя,— оживился Семен,— отец мой рассказывал, как прежде купцы к нам в Муринью за соболями приезжали. Издалека — с Качуга, из Киренска, с самого Иркутска собирались. Что там тогда делалось! Да я и сам помню. Водку привозили, как бутылку выпил — так три белки отдай, а тунгусу-то бутылка одна что!

В карты — это больше купцы между собой играли. Иной и без товару, и без шкурок назад уходит. Соболей тогда редко охотники добывали. Если кто добудет, так сам-то молчит, ну, а слух идет, и купцы за тем охотником ходят, как за девкой. Ну, потом достает охотник шкурку, а она вся в тряпку завернута, один хвост наружу. Вот купцы на хвост глядят и гадают: плохой соболь, хороший ли. Один говорит: «Я пятьдесят рублев дам!» Другой сразу: «Сто даю!» Третий: «Сто двадцать!» Каждому охота соболя взять, сколько ни отдай, все равно в барыше будет. Ну, как никто больше не дает, охотник отдаст, если соболь неважный, а то и больше требует. Вот ведь как было — это уже на моей памяти. А теперь их здесь больше белок. Я нынче прошел километра три хребтом и четыре свежих следа встретил, да сырым лесом...— И Семен рассказал Федору о своих встречах соболей.

Расспросив Петра и Северьяна и записав их сведения, Федор вернулся в свою юрту. Илья и тетка Арина уже хлебали суп из большого котелка и доставали со дна куски вареного сохатиного мяса. Федор не замедлил присоединиться к ним.

Поев и выпив еще чаю, начали готовиться ко сну. Обувь — насквозь промокшие олочи — надо повесить под брезент к теплу, не забыв вынуть из них травяные стельки. На ночь Федор надевал сухие теплые носки.

Илья принес в юрту два самых толстых бревна и стал приготовлять костер на ночь. Ни знаменитой нодьи, ни других сложных систем костров в тайге Федору не приходилось видеть. Илья поправил огонь и положил в костер толстые концы бревен, разведя их противоположные концы в разные стороны, чтобы дрова горели понемногу, а не по всей длине.

Перед тем как ложиться спать, Федор всегда записывал в дневник все наблюдения и впечатления дня, поэтому он обычно ложился позже других. Илья уже спал, натянув на голову свою козью парку, когда Федор, последний раз поправив дрова в костре, улегся спиной к огню, укрывшись сыроватым еще ватником.

Каждую ночь Федору приходилось два-три раза просыпаться от холода, когда прогорали дрова в костре, и поправлять их, но, привыкнув к походной жизни, он тотчас же засыпал вновь и за длинную ночь вполне успевал отдохнуть.

Утром раньше всех поднялся Илья. Он положил в догорающий костер новые бревна, сходил за водой и повесил на таган ведро для собак. Федор повернулся на спину, открыл глаза и увидел на фоне еще совсем темного неба сходящиеся наверху тонкие жерди юрты.

— Ты что, паря, спать на Лену приехал? Лежи, солнце еще не встало...
От этих слов Федор мигом поднялся и начал обуваться. В олочи он положил свежие стельки (женщины взяли запас специальной мягкой болотной травки), намотал подсохшие за ночь портянки и, накинув ватник, вышел наружу. Начинало чуть светать, и по всему чувствовалось, что вот-вот пойдет снег.

— Ну что, Федя, пойдешь за Киренгу соболей-то своих считать? — спросил Илья, тоже выйдя из юрты,— а то, смотри, я туда пойду.

Федор хорошо знал, что эвенки на охоту ходят только по одному, но все же сказал:
— Разве мало места за Киренгой, пойдем вместе, я тебе не помеха.
— Нет уж, нечего вдвоем там делать, я пойду на тот хребет, — он махнул рукой в направлении долины,— туда и ближе, и Киренги переходить не надо. Ты смотри, парень, — добавил он,— осторожнее с Киренгой, ее тоже зря-то не перейдешь, коли не мастер.

Федор пошел укладываться. В маленький рюкзак положил он свой котелок, булку хлеба, десяток кусков сахару, чай, соль и небольшой запас патронов.

Первым в это утро ушел Илья, а вторым — Федор. Тетка Арина что-то задержалась, а во второй юрте вообще вставали позже.

Километра два пришлось пробираться сквозь густой ерник по долине Дипкохана, прежде чем издали послышался глухой ровный шум реки. Пройдя густой приречный ельник, Федор вышел на берег. Здесь Киренга была не той широкой рекой, какой Федор видел ее последний раз у Сыенка, а свирепой горной речушкой. Ее каменистое дно сплошь покрывал толстый слой зеленоватого льда, поверху почти непрерывно шла шуга, а у берегов широкой полосой лежал уже окрепший лед.

Нет более трудных мест для ходьбы по тайге, чем кочковатый прибрежный ельник, особенно когда снег завалит кочки. Не прошел Федор и километра по реке, ища переход, как его охватило сомнение. Но Семен не ошибся. Пройдя еще поворот, Федор увидел огромную лиственницу, упавшую с противоположного берега. Ее вершина была в воде, и пришлось делать дополнительный переход из двух елок.

Вырубив шест, Федор начал переправу. Когда он, встав на ствол лиственницы, опустил в воду шест, его едва не сбило с ног — с такой силой течение рвануло шест из рук, прижав его к дереву.

Благополучно добравшись до противоположного берега, Федор через час был уже у хребта. Склон хребта, обращенный к долине реки, был очень крут, и подниматься по нему пришлось долго. По хребту действительно росли кедры, а попадавшиеся среди них стволы осин и берез свидетельствовали, что когда-то здесь была гарь. Федор решил заложить на этом хребте пробную площадь по учету соболя.

Уже начинало темнеть, когда Федор закончил обход. По своему следу он вернулся к большому кедровому выворотню, который облюбовал для ночлега. Два огромных кедра при падении увлекли за собою всю свиту окружавших пихт и елей. Трехметровый выворотень, от которого во все стороны торчали толстые извитые корни с налипшими комьями рыжей земли, поднимался как стена, надежно защищая от ветра.

Ночевка получилась удачная. Правда, здесь не было лиственниц на дрова, но выручил небольшой сухой кедр. Ночь была не холодной, и Федор лишь раза два поправлял костер.

Новое утро было таким же хмурым и неспокойным, как вчера, но снегопад не начинался, и Федор решил продолжать путь дальше, чтобы сделать второй учет на дальнем хребте.

Строго соблюдая засеченное по компасу направление, он вскоре вышел к восточному склону своего хребта. За неширокой падью просматривался следующий хребет — большой и длинный, его противоположный склон выходил, вероятно, уже к Правой Киренге. Пройти эту падь было бы нетрудно, но спуск вниз преградил бурелом. В тайге нередко буря проходит узкой полосой, особенно по склонам, превращая их в непроходимые завалы. Так и здесь — могучие кедры с еще свежими кронами лежали на земле, обращенные вершинами все в одну сторону. Приходилось непрерывно перебираться через занесенные снегом стволы или перепрыгивать с одного дерева на другое, а спуск был крутой и длинный, так что Федор вынужден был останавливаться и отдыхать, словно при подъеме.

Склон второго хребта был еще круче, но зато здесь стоял прекрасный старый кедровый лес. Красноствольные кедры высились как колонны, а их узкие кроны начинались почти от: самой земли. Было видно, что этих кедров никогда не касался колот орешников, и Федор внезапно попытался представить себе, как далеко он забрался от всякого жилья.

К концу дня, закончив закладку второй площадки, Федор оказался еще на десяток километров дальше от своего лагеря. Выбирая место для ночлега, он думал о том, как поступить, и решил завтра утром возвращаться. Снег здесь был уже совсем глубокий, к тому же еда кончается, да и спутникам своим Федор сказал, что пойдет на одну-две ночи. Итак, решено — завтра утром прямым ходом обратно. Надо засечь направление и не сходить с него.

Подумав об этом, Федор полез в карман за компасом и, не успев до конца понять в чем дело, внезапно физически ощутил приступ неясного еще страха. Компаса не было!

Он всегда клал компас в этот карман и знал, что искать его бесполезно, но все же несколько раз просмотрел везде, где только можно, надеясь уже на какое-то чудо. Перестав рубить дрова, Федор сел на колодину и задумался. Он обратил внимание, что в сгущающейся таежной тьме было совсем тихо, в то время как весь день не утихал ветер.

На мгновение снова пришла мысль о том, как он далеко от людей, совсем один и без компаса, но тут же Федор заставил себя приободриться. Ведь в таком глубоком снегу след его будет виден. Не завалит же его снегом за сутки обратного пути к реке? Решив так, Федор продолжал готовиться к ночлегу. В этом кедраче совсем не было дров, и пришлось брать пихту. Ночевать у костра из пихтовых дров нельзя — они сильно разбрасывают искры, так что к утру можно остаться без одежды. Пришлось спать без костра, по временам разжигая огонь заново и отогреваясь.

Когда ночью Федор проснулся от холода и поднялся, чтобы развести огонь, он в первый момент даже не понял, что произошло. Ватник, которым он был укрыт, рюкзак, лежащий в головах, нарубленный пихтовый лапник и даже костер — все было покрыто свежевыпавшим снегом. Снег валил так густо, с такою быстротой, словно кто-то сыпавший его сверху торопился прикрыть землю. Никогда в жизни еще не видел Федор таких удивительно больших снежинок— две-три снежинки вполне закрывали ладонь.

Отогревшись, он лег спать снова и проснулся, уже когда начинало светать, весь с ног до головы засыпанный снегом. За ночь здесь выпал снег на высоту более двадцати сантиметров! Он был такой пухлый и легкий, что пришлось раз десять накладывать его в котелок, чтобы вскипятить чай.

Говорят, что одна беда приводит другую. Теперь у него оставался лишь небольшой ломоть хлеба, кусок сахару и щепотка чаю. Правда, было ружье, но за весь путь Федор не встречал ничего, кроме двух кедровок да редких дятлов. Свою собаку он не взял — она мешала бы проводить учет, а толку от нее все равно было мало.

Вчерашний след едва угадывался в глубоком снегу. Идти стало совсем трудно, снег был уже выше колена. По-прежнему было пасмурно, снегопад продолжался, хотя и не такой сильный, как ночью. Но зато какой же красивой была тайга в это утро! Красота эта была так удивительна, что с трудом верилось в ее реальность — все окружающее казалось ожившей сказкой или чудесными декорациями.

Огромные кедры держали на своих растопыренных широких лапах целые сугробы пушистого, будто невесомого снега. Длинные ажурные ветви пихт, чем-то напоминавшие веточки мимозы, тоже были обрамлены крупными снежными хлопьями.

Со старых пихт и елей длинными прозрачными прядями свисали вниз волокна древесного лишайника (Usuca barbata). Облепленные свежим снегом, они превратились в какие-то волшебные украшения, придававшие тайге торжественный и сказочный облик.

Федор шел теперь совсем медленно, и к концу дня он был все еще на дальнем хребте. Уже начинался склон, где-то впереди должен быть распадок между хребтами, но в сумерках и мгле ничего нельзя было разглядеть, и Федор решил заночевать здесь.

И снова приютил его кедровый выворотень, и опять всю ночь шел снег, но на этот раз Федор нашел дрова, положил в костер большие поленья и спал крепко. Лишь один раз он встал поправить огонь и переместился ближе к костру, высунув ноги из-под выворотня, так что к утру их совсем засыпало снегом. От усталости он проспал на редкость долго и, когда проснулся, было совсем светло. Костер погас, и даже угли дотлевали. Снег перестал под утро, но за ночь его опять навалило так много, что выворотень и весь завал казался теперь большим сугробом. Старого следа уже нигде не видно. Невозможно ориентироваться и по очертаниям хребтов — они совершенно исчезли из виду.

Федор начертил на снегу грубый план местности, проверил на нем свой путь и местонахождение и выбрал кратчайшее направление к Киренге. Повторив свой расчет еще раз, он двинулся вниз по склону в распадок. Снова закрутила метель.

Начав подъем по склону противоположного хребта, он с радостью увидел, что пришел к знакомому завалу. Но преодолеть его теперь, вверх по склону, когда все покрыто снежной толщей, оказалось невозможным. Пришлось обходить, отклоняясь влево от основного направления.

Вдобавок ко всем бедам разошелся ветер, да и снегопад не прекращался. Порывы ветра то и дело сотрясали вершины кедров, и, словно обвал, рушился с них снег, окутывая все дерево снежной пылью, медленно оседавшей вниз на землю. Днем стало теплее, было не больше пяти градусов мороза, и одежда Федора, который шел весь засыпанный снегом, все более и более намокала. В одном месте Федору удалось сбить кедровку, что придало ему бодрости.

К вечеру Федор одолел второй хребет и вышел на его западный склон. Но это был совсем не тот пологий склон, некоторому он поднялся, перейдя Киренгу, а совсем другой — очень крутой, почти обрывистый, и спускаться по нему было трудно. Если он идет правильно, уже недалеко должна быть Киренга, хотя в снежной пелене он не мог видеть хребтов на другой ее стороне.

После спуска с хребта пришлось идти кочковатым ельником. Здесь каждый шаг давался с большим напряжением сил, кочек совершенно не было видно под снегом, и иногда Федор проваливался чуть не по пояс.

Начинало смеркаться, надо было вновь подумать о ночлеге. Вся одежда была насквозь мокрой, а в этом ельнике нет хороших дров и негде развести костер.

От усталости в сознание Федора начало прокрадываться сомнение: а вдруг он неправильно выбрал направление и эта долина вовсе не Киренги... Он уже подумал, не повернуть ли обратно, как неожиданно вышел на берег реки. Киренга возникла перед ним внезапно, потому что на другой ее стороне был такой же мелкий ельник, как и здесь.

По расчетам Федора, переход через реку должен быть ниже по течению, ведь он, стремясь быстрее вернуться к Киренге, всю обратную дорогу забирал влево.

Пройдя вниз по течению, Федор увидел впереди высокий хребет, круто спускающийся к реке, и решил заночевать здесь.

Ночевку на этот раз выбрал под большим кедром. Несколько прислоненных к его стволу пихтушек составили подобие юрты. Расчистив снег под кедром, Федор настлал здесь хвою, а костер решил развести чуть ниже по склону. Оборудовав ночевку, он принес воды из Киренги и повесил котелок, чтобы сварить кедровку.

Хотя он ничего не ел последние два дня и очень устал, почему-то есть совершенно не хотелось, и он через силу съел суп и мясо птицы, зато с наслаждением выпил несколько кружек горячего чая.

Вслушиваясь в непрестанный рокот реки, он думал о том, что подводит своих спутников — раз начал валить снег, надо всем уходить, а его нет. Пожалуй, если еще сутки не придет, го, наверно, отправятся его искать.

Федор хотел подсушить свою насквозь мокрую одежду и развел большой костер, но тут же пожалел об этом. С огромного кедра, под которым он обосновался, закапала вода, и вместо того, чтобы обсушиться, Федор лишь еще больше промок. Ведь слышал же он, что нельзя разводить костер под деревом, но в тайге все познается на собственном опыте.

С трудом примостившись у самого костра, он улегся, положив голову на выступ кедрового корня. За ночь много раз просыпался и придвигался ближе к огню. Заснул последний раз, когда уже начинало светать, и проснулся поздно. Разведя заново костер, Федор принялся отогревать закоченевшие ноги. Ночью мороз был не больше десяти градусов, но вся одежда превратилась в ледяной панцирь.

В это утро ему очень не хотелось расставаться с костром и вновь мять снег по берегам Киренги. Был уже десятый час, когда он сложил пожитки и двинулся вдоль реки, вниз по течению.

Погода вроде бы прояснилась немного: снегопад перестал и сквозь мутную пелену можно было даже угадать то место на горизонте, где, едва выступая из-за края хребта, висело солнце.

Федор надеялся, что переход где-то близко, и поначалу шел довольно быстро. Но вскоре начал уставать. Кочковатому прибрежному ельнику не было конца, один поворот реки сменялся другим.

«Ничего,— утешал он себя,— вот только дойти до той большой ели, до того поворота, до конца этого хребта...»

Он брел уже более пяти часов. Какой-то большой хребет на той стороне реки остался у него за спиною, низкорослый ельник сменился старым, тот — каким-то березняком и снова ельником, извилистая река делала десятки поворотов, и за каждым из них Федор ожидал увидеть знакомую листвень, но ее все не было.

Время шло. Небо то прояснялось, то как-то сразу становилось мутным, и начинал сыпать частый мелкий снег. Сегодня ему ни разу не встречалось ничего живого, лишь на верху крутого склона кричали кукши, но у Федора не было сил лезть за ними.

Он взглянул на часы. Было уже три часа, близится новая ночь... Федор остановился и присел на поваленное дерево. Может быть, пришла ему в голову мысль, он давно прошел эту листвень по какой-нибудь протоке и теперь уходит вниз по течению? Федор с тоской вглядывался в широкую долину за Киренгой. Там виднелся сплошной ерник, видимо, здесь в Киренгу впадала какая-то речушка, но может быть, это уже Чемборчан?

Внезапно он отчетливо услыхал какой-то звук. Когда этот звук повторился, Федору показалось, что он слышит отдаленный собачий лай. Федор застыл на месте, но тут же понял, что это летит ворон. Птица пролетела недалеко от него и начала кружить. Федор не шевелясь смотрел, как ворон, делая один круг за другим, спускался ниже и наконец пролетел так низко, что было отчетливо видно, как птица почесала на лету свой клюв рубчатой черной лапой.

«Ну, погоди же ты у меня»,— прошептал Федор. Но как только он потянулся за ружьем, ворон взмыл вверх, и быстрый выстрел не достиг своей цели. Однако ворон не улетел, мало того, появился другой, а за ним еще пара. За все время кочевья Федор не встречал этих птиц, а тут они откуда-то взялись на его голову.

Он поднялся и снова пошел вперед, спотыкаясь на кочках.

Из последних сил дотащился до склона нового хребта и стал готовить ночлег.

Утром он продолжал свой путь вниз по течению, но уверенности в правильности пути у него уже не осталось, и он все чаще думал, не пойти ли обратно, хотя и понимал, что нет ничего хуже, чем ходить взад и вперед.

Выйдя к берегу, Федор вновь и вновь думал, что надо перейти реку и продолжать движение к лагерю. Но как это сделать? Он смотрел на бурное течение, на зеленоватый лед, покрывавший камни, на шугу, которая терлась о прибрежный лед. На другой стороне сплошной ерник, нет дров, так что даже не обсушишься. Переходить нельзя — собьет, на льду и замерзнешь.

Пройдя еще два часа, он совсем выбился из сил и решил развести костер, отдохнуть и подумать.

Наконец Федор пришел к выводу, что самое правильное будет срубить дерево и по нему перейти реку.

Выбрав склоненную над рекою ель, начал рубить ее своим маленьким топориком. Но Федор не мог похвастать умением валить деревья. Ель легла наискось, течение развернуло ее и унесло.

Пройдя с полкилометра, Федор увидел еще одно склоненное дерево. Это была лиственница, и рубить ее крепкую древесину было трудно. Дерево росло на крутом склоне, и когда оно упало, верхушка лишь едва касалась закрайки льда на другом берегу.

Федор все же решил переходить. Срубил шест и двинулся по стволу. Но шест силой течения превратился в рычаг, который начал медленно разворачивать дерево. Комель его оказался у самой воды, и вот-вот дерево должно было поплыть... Бросив шест, Федор невероятным усилием удержался на узком скользком стволе и выбрался обратно на берег.

«Да,— подумал он, утирая пот со лба и вспоминая слова Ильи,— зря-то не перейдешь!»

Начало темнеть. Эта ночь была для него тяжелой. От усталости он не готовил ночевку и не рубил лапник, а сел возле маленького костра, распахнув мокрый насквозь ватник. Вслушиваясь в шум реки, думал о своих спутниках, которые, наверное, ищут его. Голода он по-прежнему не ощущал, но мысли путались и было неспокойно. Он плохо следил за костром в эту ночь и прожег свой ватник.

Утром Федор проснулся окоченевший от холода. Может быть, правильнее не идти дальше, а дожидаться, пока его найдут? Куда идти усталому и голодному, без компаса, не зная дороги? Но мысль, что его могут найти обессиленного, вот так, у жалкого костра из тонких дровишек, заставила его быстрее собираться в путь.

Короткий приступ безразличия, овладевший было Федором, прошел. Вчерашний опыт убедил его, что выбирать более тонкие и склоненные над водой деревья не имеет смысла. Уж если рубить, то такое дерево, которое наверняка ляжет через реку. Еще издали увидел он на склоне огромную лиственницу. Когда Федор подошел к ней и достал свой маленький топорик, ему вспомнилась притча о разбойнике, которому для искупления грехов было дано срезать ножом дуб в три обхвата.

Однако он решительно взялся за дело. Минут через сорок в глубине ствола раздалось легкое потрескивание, а по вершине пробежала дрожь. Федор посмотрел вверх и ему стало не по себе — так велико было это дерево. Но надо было кончать. Еще несколько сильных прямых ударов... Раздался грохот падения, сильный плеск, и... Киренгу можно переходить! Правда, посередине реки волны переливаются через согнувшийся ствол, но это уже пустяк.

Собрав все свое имущество, он начал переправу. Несколько трудных минут — и он на другой стороне. Страшная, ревущая река позади! Обрадованный и ободренный, Федор быстро двинулся по выбранному направлению, но уже через десяток минут понял, что такого темпа ему не выдержать. В ельнике снег был почти до пояса, и через каждые пятьдесят-сто шагов приходилось останавливаться, чтобы передохнуть. Усталость и голод давали себя чувствовать. Он начал подумывать о привале, но осенний день короток, и нельзя терять ни минуты драгоценного светлого времени.

Между тем его вновь начало искушать сомнение — злейший враг заблудившегося. Теперь Федору казалось, что он идет не в направлении Дипкохана, как наметил, а обратно, к Киренге. Когда он пытался собраться с мыслями и восстановить в памяти пройденный путь, получалось, что все правильно, но стоило одолеть несколько сотен метров, как сомнения начинались снова.

Так прошел он километров восемь. Наконец ельник начал редеть и впереди показалась широкая долина какой-то реки. Сейчас все должно было разрешиться: если путь правильный, то это долина Дипкохана и лагерь близко. Он вышел к ернику и вдруг услышал знакомый ровный шум реки. Снова берег Киренги!

В первый раз Федором овладело чувство отчаяния. И все же он снова заставил себя мысленно проследить свой путь. Оставалась еще надежда, что Киренга делала здесь большую дугу. Значит, надо продолжать путь вопреки всем сомнениям. Дипкохан должен быть близко!

В эту минуту рассеялась мутная снежная пелена, стало посветлее, и на миг прояснились очертания хребтов, показавшиеся Федору удивительно знакомыми. Еще боясь поверить себе, он прошел вниз по течению и за поворотом увидел свой первый злополучный переход! С этой стороны к лиственнице вела свежая тропа. Федор подошел ближе и, увидев, что на ту сторону перешло несколько человек с собаками, понял — охотники пошли его искать.

Федор вышел на их след. Идти по тропе после глубокого снега казалось счастьем.
Через полчаса Федор сидел в юрте и пил чай, а тетка Арина жарила на рожне большие куски сохатиного мяса. Он уже поел и хотел ложиться, когда пришли Семен Сидорович и Северьян.

— Что, Федя, живой! А мы уж беспокоиться стали. Главное, ушел, а на сколько дней, точно не сказал. Первые два дня прошли — ладно, знаем, что не на день пошел. На третий начали думать, не заплутал ли. Да нет, говорим, однако, соболей считает, ведь не простое дело. Потом стрелять начали, видно ты не слыхал. А сегодня искать пошли. Как перешли, я говорю Илье: «Вы с Петрухой идите на другой хребет, а мы со Свирькой берегом пойдем». Ну, километров с десяток прошли, набрели на твой след. Ты, видать, правильно вниз по реке шел, а потом что-то засумневался. Мы по следу-то до твоей ночуйки дошли, набрели на листвень, что ты свалил,— уж подивился я, как это ты своим топориком ее одолел,— потом перешли, да и следили тебя до самой юрты, как соболя. Мы-то котелок несли, чай, хлеб, думали, ты нас ждать будешь, видим, ослаб ты голодом. Однако, все же упорный ты, дошел до ночуйки. Ну, расскажи, как это у тебя получилось.

Но Федору теперь, когда все кончилось, происшедшее совсем не казалось столь значительным, чтобы о нем подробно рассказывать.

— Да что там,— сказал он,— решил спрямить, вышел к Киренге, да и бродил по ней три дня.
— Значит, как обратно шел, сильно влево забрал, а по Киренге здесь не то что три дня — неделю идти можно. Надо было переходить сразу, когда вышел к реке, никогда берегом не ходи, особо по глубокому снегу.

Разговор был прерван, пришли Илья и Петр; они успели побывать на втором хребте. Федор опасался услышать от острого на язык Ильи насмешки, но тот, подходя к юрте, еще издали спросил: пришел ли Федя, и, услышав ответ, так сердечно сказал «слава богу», что у виновника сердце дрогнуло.

Рано утром при непрекращающемся снегопаде все начали торопливое отступление. По высокому снегу шли медленно и не успели засветло дойти до места прежней стоянки у Сыенка: темнота застала караван еще на Чемборчане. Все устали. Семен, шедший сзади, призывал заночевать здесь, но Илья упорно пробивал тропу вперед. Как он в полной темноте при снегопаде и метели вывел их к месту старой ночевки, Федор не мог бы объяснить.

Здесь стояли остовы юрт и были остатки дров, которые, уходя с ночлега, прислоняют стоймя к ближним деревьям. Как часто выручает людей этот таежный обычай!

Утром Федор проснулся первым. Уже светало, в юрту сыпался мелкий частый снег. Федор обулся и хотел выйти наружу, но навешенный над входом мешок не поддавался. Оказалось, что за ночь на нем вырос целый сугроб снегу. Когда Федор наконец вылез из юрты, то увидел странное зрелище. Нельзя было даже представить себе, что еще несколько часов назад здесь ходили люди, рубили дрова, готовили ночлег. Снег засыпал и юрты, и собак, которые, услышав шаги Федора, словно по волшебству появлялись из-под сугробов, а от тропы к ручью не осталось и помина.

Когда тронулись с ночлега, то Федор, шедший вторым, подумал, что не сможет идти. Подавшись грудью вперед, он погружался в пухлый снег почти по плечи — люди шли буквально сквозь снег.

Ведущий, Семен, проторив сотню шагов, остановился, чтобы перевести дух. За ним встали и остальные. Федор обернулся. За Северьяном, замыкавшим шествие, длинной цепью растянулись собаки. Они бежали словно в глубокой траншее, их совсем не было видно, а от оленей виднелись только рога.

Семен скоро уступил свое место Федору. Тот продержался недолго. Более упорно пробивали тропу Илья и Северьян, но и они быстро выбивались из сил. И при этом эвенки ни словом, ни намеком не упрекнули виновника задержки — Федора. Ведь из-за его опоздания обратный путь был таким тяжелым!

Перед подъемом на хребет устроили длинный перекур у костра и, отдохнув, начали штурм заснеженного хребта Сыенок.

Никогда не забыть Федору этого перехода. Временами казалось, что у пятерых людей, поочередно пропускавших друг друга вперед, не хватит сил, чтобы подняться на хребет.

Снег не переставал, снова падали огромные хлопья. И все-таки даже в таких небывалых обстоятельствах охотники остаются верны себе. На спуске попался свежий след соболя. Было видно, зверек только что прошел, причем он тоже проваливался глубоко в снег. Несколько наиболее азартных собак бухнулись в снег и забарахтались, отчаянно пробиваясь вперед, остальные кинулись за ними. Следом за собаками пошел Илья, и почти сразу послышался выстрел — по такому снегу соболь не может далеко уйти.

На радостях здесь же и ночевали, а назавтра добрели до ночевки на Токтыкане. Здесь решили дневать, а еще через два перехода глубина снега стала уменьшаться на глазах, и вскоре они шли уже сравнительно легко.

Охотники остались у зимовья Уян, где снег был до колен и еще можно было охотиться с собаками, а Федор ушел в Муринью — ему предстояло теперь обследовать результаты выпуска соболей на реке Келоре.

Потом Федору приходилось лазить и в дальних северных лесах Западной Сибири, и в Саянах, и по Алтаю, и опять по приленской тайге... Но впечатления первой таежной эпопеи не забудутся никогда.

Художественно-географический сборник «На суше и на море» 1962 г.