На промысле - Бурундук

Г. М. Лепинских
Повесть

---
Пояснения к словам в тексте:
Семейское село — старообрядческое поселение в Забайкалье.
Кичка — украшение на голове семейских женщин.
Калтус — открытый заболоченный участок с травостоем.
Юрул — осенние и весенние миграции косули.
Выкупится — оденет полный зимний наряд.
Ичиги – обувь из юфты без каблуков.
Высокая головка — лучший соболиный мех по старому стандарту.
Лончак — медвежонок на втором году жизни.
Чувалка — посуда из бересты.                                        
Коренной запуск — место, где постоянно живет соболь.           
«Нога» — легкий ход.                                     
Черногрив — рододендрон золотистый.
Поняга – дощечка с плечевыми ремнями для переноски добычи, груза.
Аргупшин — сыромятный ремешок с наконечником.
Закрайки — места охоты вблизи селений.
Талан — охотничья удача.
Сентух — ночевка в тайге у костра.                     
Лунак — отпечаток на снегу соболиного следа.
Нодья — сложенные одно на другое бревна в стянутых кольях.
Отбойный — опытный соболь, которого гоняли неоднократно.
Отогом — несгоревшими концами в огонь.
Сметка — неожиданный маневр зверька, запутывающий след.
В пяту — идти по следу в обратном направлении.
Талик — протаявшее от теплых ключей место.
Утолован — притоптан лапами.
Парной след — свежий след.
Скалывать — сбивать со следа.
Покать — пологий склон к реке.
Пухляк — только что выпавший, пухлый, глубокий снег.
«Золотой гвоздь» — Полярная звезда.
Бурхан — святое место на перевале.
---

  Сборы в тайгу
  На краю семейского села ютится изба Якова. В чисто вымытой горнице собрались приятели отметить престольный праздник Воздвиженье. Заботливая хозяйка Ефросинья, маленькая худенькая женщина в расшитом сарафане, с кичкой на голове, подает закуску: жареное мясо, солонину, отварных окуней.
  Душа компании — Данила, двоюродный брат Якова, весельчак, балагур и заводила, поднялся и громко распорядился:
  — У кого донышки видно? Зачерпните ковчеги, опрокинем по маленькой да споем нашу семейскую песню! Где певунья Марья? — Оглядев присутствующих, подмигнул ей: — А ну-ка, начинай!
  Марья Степановна, круглолицая женщина средних лет, встрепенулась, лукаво сверкнула карими глазами, встряхнула темнорусой косой и, не заставляя себя упрашивать, запела приятным высоким голосом:
                 ...В островах охотник целый день гуляет,
              Ему счастья нету, сам себя ругает...

  Сидящие за столом подхватили песню. Стройный хор звучит то тихо и задушевно, то громко и очень свободно. Яков сидит в расшитой рубашке, откинувшись на спинку стула, вглядывается в раскрасневшиеся лица гостей. Добродушно улыбаясь слушает полюбившуюся песню, раздольную, как русская душа.
  Шумно хлопнув дверью, вошел Андрей, дальний родственник жены хозяина, высокий, молодой, худощавый мужчина. На узком остроносом лице мальчишеские веснушки.
  Песня смолкла. Колким взглядом вошедший оглядел захмелевших людей.                                
  «Молод да зелен, а, поди ж ты, как спесив!» — подумал о нем Данила.                    
 — Веселье честной компании! Славно поете! Кланяюсь тебе, тетка Ефросинья. — Андрей приветливо улыбнулся хозяйке. Его рыжие брови вздернулись, обозначив глубокие складки на лбу.
Данила поднялся и на правах тамады поднес гостю штрафную:
  — Испей да добрым товарищем будь!
  Андрей благодарно подмигнул и, не отрываясь, осушил граненый стакан, потом принял от Данилы вилку с огурцом.
  — Как ее охотники пьют? — скроил он лукавую гримасу.
  — Пьем и маемся,— с усмешкой ответил Данила.— Горечь тоски по тайге-матушке в ней топим. Она, стерва, хитрющая...
  — Почему хитрющая? — поинтересовался Андрей.
  Данила прищелкнул языком:
  — По крепости для каждого характера; ее не отведав, не разберешь. — Он склонил голову, с любопытством разглядывая гостя:
  — Ты, сказывали, накотомился в этом сезоне? И куда метишь?
  — Под Хурхакским гольцом думаю счастье пытать.
  — Ого! — Данила, обернувшись к Якову, обменялся с ним многозначительными взглядами. — С кем идешь?
  Андрей пожал плечами:
  — Доброго напарника нет, с бедолагой грешить не хочется.
  — Медведя не боишься? Там их прорва.
  — У нас с ним дорожки разные и дела у каждого свои.
  — Это ты, брат, загибаешь! — сощурив глаза, хитро заметил Данила. — Все дорожки в тайге пересекаются...
  — Может, и так.
  Данила продолжал в прежнем тоне:    
  — Есть в том неосмотрительность — одному на промысел заходить. Мало ли что может случиться. — Он подсел к столу, указав Андрею место напротив. — С нами на Турку не желаешь пойти? Много лет мы с Яковом вдвоем хаживали, а нонче Проклад подпарился. Пущай, думаем, потешится. Нам-то что? Мы не жадные, тайга большая, всем места хватит...
  Проклад — друг детства охотников. Они вместе играли в бабки, в юности ходили на посиделки, позднее собирались на призывном пункте. А когда вернулись с армейской службы, обзавелись семьями, каждый нашел свое призвание. Братья освоили таежный промысел, вели домашнее хозяйство, в летнее время плотничали в бригаде. Проклад работал в сельском хозяйстве, но велик был соблазн на охотничьи трофеи, привозимые по окончании сезона. Вот и решил он упросить дружков взять его в угодия. Вспомнил, как вместе в молодости сражались с семеновцами. В ту далекую пору стрелял он неплохо...
  Взглянув на Андрея, Данила спросил:
  — Дело наше артельное, ежели согласен добывать пушнину в «общий котел», вливайся в бригаду. Кони добрые, заезд обеспечим. Жильем поделимся. Как думаешь, Яков?
  Тот отмахнулся, ничего не ответив. Данила знал его покладистый характер, и смело решал дела всей артели.
  Андрей сказал:
 — Хотелось посмотреть новые места. Слышал о туркинских привольях: богаты урочища зверем, птицей и рыбой. Будто кедраши по хребтам и мари в ключах. В пойме зверовые солонешные калтуса...
  В беседу вмешался Прокопий, старший сын Якова:
  — В разговорах есть резон, я бывал там на строительстве зимовий. Только за морем телушка полушка, да рубль перевоз. Далеко, Андрей, и перевал крут. Смотри, ноги отобьешь!
  — А вот это для кого как, — возразил Данила. — Тайга кому тюрьмой, а кому сумой оборачивается.
  Андрей уклончиво ответил:
  — Хотелось побывать на Турке.
  Данила стоял на своем:
  — Договоримся на берегу, а потом за реку.
  Поразмыслив, Андрей согласился:
  — Ну что ж, котлом так котлом, вступаю в артель. Охотники вы знатные, с вами хоть к черту на рога!
  — Тогда время не тяни,— распорядился Данила, — по принятому уговору поспешай собираться. Вечор гусей слышал, юрул в самом разгаре и рыба с ключей стронулась. Пока завезем скарб, и белка выкунится.

    В пути
 С тополей сыплются пожухлые желтые листья. По-осеннему пронизывающий ветер собирает их ворохами, кружит вдоль дороги, перемешивая с песком. На полях закончили уборку хлебов жители сел отдыхают от жаркой страды. Молодежь готовится к свадьбам, мужики возят дрова, ставят изгороди вокруг зародов. Бабы хлопочут по хозяйству, собирают в тайге ягоды, запасают соленье и варенье на долгую зиму.
   У охотников другие заботы. Приближается сезон промысла пушного зверя, время заезда в таежные угодья. Они заключают договора на добычу соболя и белки, отлов зайца, отстрел боровой дичи. Заготовитель обеспечивает пайщиков оружием и промысловым снаряжением. Готовясь к сезону, охотники выбирают в лавках добротные ичиги, закупают фураж и припас, чинят прохудившиеся переметные сумы.
  В конце недели Данила пригласил артельщиков на беседу. За чашкой чая в согласии порешили обо всем: в субботу вымыться в баньке, в воскресенье завершить хозяйственные дела, в понедельник, неудачный день для выезда, отдохнуть и собрать клади, во вторник до петухов отвалить со двора.                   
   ...Глухой ночью, когда поселок крепко спал, охотники увязали груз. Зябко брести за двуколкой после теплой постели - в предутренней мгле. Незнакомая дорога показалась Андрею долгой. До устья Малой Курбы ехали два дня, увязая в топких ключах на плечах перетаскивая поклажу. Свора псов, спущенная с привязи резво рыскает вокруг. Собаки устраивают грызню, злобно дерутся.
  Ночь провели на Малой Курбе в рыбацкой юрте. За ужином отведали свежих, запеченных на рожнах хариусков.
  Рано утром охотники завьючили лошадей, перейдя бродом Большую Курбу, поднялись звериной тропой на увал. Смолистый запах тайги с ароматом багула ударил в лица разомлевших в пути людей. Выводок глухарят разлетелся у самой тропы. Собаки загоняли белок, но задерживались ненадолго.
  В полдень в устье Тулутая покормили лошадей, напились чая с брусничной заваркой, подтянули вьюки и отправились дальше.
  В .Хужир-Горхоне собаки заголосили на сосновой гриве. Одна, другая, затем весь разноголосый хор загремел, разрывая тишину вечерней тайги.                  
  — Соболя загнали, — определил Яков, прислушиваясь к азартному лаю. — Надо собак отозвать, могут отстать. Веди коней, Данила, мы с Андреем, оттащим на поводках вязких псов, остальные убегут за нами.
    Данила кивнул головой, повел обеих лошадей, приторочив повод монголки к седлу жеребца. Проклад устало брел сзади.
    Поднявшись в чистый бор, охотники увидели собак, бегающих под высокой лиственницей, раскинувшей рогатые голые сучья над зеленью сосен. Андрей приметил зверька, притаившегося на толстом суку. Подойдя ближе, с восхищением воскликнул:
    — Дядя Яков! А соболь-то чёрный, на сдачу пройдет баргузинским кряжем. Не часто такого встречаем. Стрельнем его с  двойной выгодой: нам прибыль и собак поучим. Иначе на охоте, не дождавшись хозяина, собаки станут бросать зверька. Сами же мытарства хватим!
    Яков с удивлением посмотрел на Андрея.
    — Побойся бога, мех-то не выходной! К чему не впрок добро переводить?
    — Дядя Яков, — взмолился Андрей,— больше мы его не встретим, другие добудут дорогого зверька!
   Яков с досадой поморщился и повелительно крикнул:
    — Лови собак и убирайся, постыдник!
    Андрей обиженно съежился, зло взглянув на старшего товарища.
   Когда в Богуне догоняли лошадей, по доброте своей Яков примирительно сказал Андрею:
   — Не сказывай Даниле, что намеревался смошенничать.
Твердый он человек, с крутым нравом, и хитринки не терпит. Без разговоров вернет в село.
   К месту ночлега, в ключ Ожерган, пришли в сумерках. Старая покосившаяся юрта на краю соснового бора казалась заброшенной. Земляной очаг завален листвой, закопченные березовые таганки висят в распорках маток. Холодными и необжитыми выглядят деревянные нары у потемневших от времени и дыма стен.
  Охотники развьючили лошадей, каждый занялся своим делом. Яков готовит дрова, Данила прибирает на лабаз продукты, Андрей варит суп. И только Проклад, завалившись на сухую ветошь, стонет от усталости.
 За ужином условились передневать здесь, дать лошадям отдохнуть от трудного похода и без суеты подготовиться к перевалу через Улан-Бургасы на северную сторону, где начинаются притоки Турки.   На пологом склоне за хребтом Улан-Бургасы собаки наткнулись на жировавшего медведя. Спокойно разгуливал он в своей  вотчине по мелкому кедровнику, собирая в бадане шишку-паданку, разгребая норы бурундуков. Крепкий грунт, скованный осенними заморозками, с трудом поддавался сильной когтистой лапе.
   Потревоженный хищник с фышканьем кинулся на собак, но притравленные к зверю промысловые лайки закружили его. Молниеносной хваткой причиняя зверю нестерпимую боль, увертывались от проворных ловких ударов. Молодые неопытные щенки, ощетинив загривки, боязливо гремят со стороны. Почуяв приемистый натиск, медведь кинулся от назойливых псов, но собаки настойчиво его преследуют. Дважды удавалось осадить зверя, закружить на месте, но каждый раз, с яростью разогнав собак медведь стремительно срывался и шел напролом, пытаясь подальше уйти от опасности. Молодые собаки с чувством особого достоинства вернулись к хозяевам. Бойцовые лайки Данилы долго травили стронутого зверя.                                 
   ...Вершины гольцов, засыпанные снегом, в темнохвойном обрамлении выделяются на голубом небе островерхими белыми шапками. На крутых склонах Ара-Марикты широкой полосой протянулась старая гарь с мелким, частым осинником, с ветровальными стволами деревьев. Тропа спускается в ключ с каменистыми россыпями, крупными валунами и пустотами, с родниковой водой в замшелом грунте. Лошадей, приученных к таежным переходам, охотники ведут в поводу.
   На закате солнца спустились в пойму Турки в устье речки Ханхи. На противоположном берегу высится скалистый прижим, под которым бурлит стремнина. Белые барашки пенятся на порогах, вода клокочет и шипит, отражаясь ниже зеркальной поверхностью на тихом сливе. Могучий поток рвется сквозь каменные преграды с сердитым многоголосым ревом.
   Данила подошел к берегу.
   — Здравствуй, красавица Турка, — радостно прошептал он, щурясь от играющих на воде солнечных бликов. Достал из кармана гривенник, покрутил на ладони, бросив в воду, тихо проговорил: — Открывай, природа, свои кладовые.
  Артельщики спустились ниже, к прошлогоднему табору развьючили лошадей.                                
  ...Осень пылает многоликими красками. Осинки в багряном редеющем наряде осыпают от холодного дуновения на поверхность заводи медленно падающие листья. Золотая хвоя лиственниц сыплется на промерзшую землю. Последние стаи гусей плывут на юг, извещая тайгу о том, что за ними неотступно гонится осеннее ненастье. И от гусиного гогота, от мягкой осыпи осин, от реки, притихшей на плесах, на душе тоскливо, нарастает чувство безвозвратно ушедшего времени. Гуси уносят на крыльях еще один радостный год — весенних полевых работ, жаркого сенокоса торопливой уборочной страды.
  Приветливый огонек костра зовет утомленных путников прилечь отдохнуть. Пришла пора охоты на пушного зверя, а тоска  сжимает сердце Андрея. Он задремал, думая о предстоящем промысловом сезоне.       
    ...Снится ему, будто идет по пыльной дороге. Бескрайние дали простираются до горизонта. Там, где голубое небо сливается с золотом полей, он отчетливо видит возок, торопливо идет за ним...   Возок удаляется, Андрей прибавляет шаг, стремясь догнать его и  взять с него что-то очень нужное. Он видит, как возница взмахнул кнутом, лошадь затрусила быстрее. Колокольчик под дугой зазвенел громче, призывнее. Андрей бежит по дороге с протянутыми руками, кричит, чтобы его подождали, но не слышит своего голоса...
     Проснулся, задыхаясь под душным одеялом, сбросил его с головы, вздохнул полной грудью. Светает. Лошади собирают жухлую некось, придавленную холодными утренниками, и голоса звонких колокольчиков перезванивают окрест. Осеннее небо глядит холодными мерцающими глазами звезд. Костер прогорел, жаркие угли выдыхают тонкую струйку едкого дыма. Артелыщики крепко спят, разметавшись вокруг костра. Андрей подживил костер и задумался: «Что ждет меня в этом промысловом сезоне? Удаляющийся возок я так и не догнал...»
  Утром Данила предложил соорудить плот из сухостоя и сплавить часть груза по течению Турки до левого притока речки Вилюйки. Там, километром выше от устья, срублено зимовье. На участке пешего пути сплошные топкие калтусы, тяжелые вьюки везти опасно. Две ходки были бы утомительными.
 После завтрака, завьючив лошадей, Яков и Проклад увезли часть груза. К вечеру условились распалить на берегу жаркий костер и встретить товарищей на таборе горячим чаем. Плот связали из сухих бревен. После полудня работы закончены: груженный скарбом плот покачивался в тихом плесе. Мужики поели, прилегли отдохнуть и тотчас заснули.
 Через час Данилу разбудил злобный лай собак. Выше по течению разглядел он зверя, бродом переходившего реку. Две лайки с визгом метались в кустах, третью сносило быстрым течением на   противоположный берег.
     Вскочил заспанный Андрей, схватился за ружье, но Данила остановил его.
  — Не будь напрасным душегубом! — в сердцах крикнул он. -— Бери от тайги столько, сколько тебе необходимо. Ты здесь случайный человек, а нам в будущем промышлять. Надо, чтобы лесные   богатства множились, а не хирели...
     Собаки переплыли реку, угнали зверя. Охотники выпили по кружке подогретого чая, взяли приготовленные шесты, прыгнули на плот и оттолкнулись от берега. Их понесло по течению говорливой горной реки. Выравнивая плот вдоль стремнины, осторожно упирались в дно, проплывая между огромных валунов. Стайки рыбешек метались после каждого всплеска шеста. Данила много  раз спускался по этой капризной реке, знал все излучины, опасные места и бои воды у прижимов. Он стоял впереди, не оборачиваясь, отдавал громкие, четкие команды.
    — Впереди пороги! — коротко крикнул он.— Держи плот по струе да привяжи груз покрепче!           
   В порогах зорко следили за барашками белых бурунов на сливах крупных валунов, дружно работая шестами, отводили плот от подводных камней. Пороги скоро миновали. Один раз их резко толкнуло, когда задели за камень, но качка дальше прекратилась, вода зашлепала о кромки плота, будто он остановился. Лишь уплывающее с большой скоростью дно реки отчетливо просматривалось сквозь толщу воды.                  
   Оглядевшись, Данила заметил:
   — Мы на большом плесе, гляди зорче: таймени могут стоять. За плесом слив, а дальше — гремучие пороги, пройти их всегда было трудно. Два кривуна — и наша Вилюйка. В конце плеса причалим к берегу, обогреемся: легче плотом управлять.
   Смотри, смотри! — закричал Андрей.— Какая огромная рыба!
  — А вот и второй таймень — Указал Данила, — весом побольше пуда! Тут живут такие, рвутся на кукане с силой двухгодовалого жеребца. Мясом вкусны, приходилось пробовать...
   До конца плеса видели еще двух тайменей и крупных ленков. Причалили к берегу размять отекшие ноги. Выжимая одежду, Андрей спросил:                               
   — Чай будем варить?
   — Непременно. Холодно плыть, надо согреться.
   У жаркого костра Данила рассуждал:
  — В этом плесе держатся крупные таймени. Впереди стоит «головной», самый весомый, как говорят рыбаки, царь-рыба. Он прошел стороной на глубине, подле левого берега. Мы видели двух помельче. По рыбьим законам в конце табушка держатся мелкие, подбирая крохи с их сытного стола. Средние показались мне весом в полтора пуда, какого же веса был головной?.. Слышишь шум водобоя? Будь осторожен, там высокие пороги. Бойчее работай шестом, природа не милует слабых...
  Отогревшись, охотники поплыли дальше. Осторожно спускаясь на порогах, выбирали свободную от камней глубокую стремнину. Плот несло с большой скоростью, бросало из стороны в сторону, ударяя о камни. Выравнивая его, едва успевали справляться с течением. Стоило больших усилий придержать плот, когда это было необходимо. Напор воды настолько велик, что при малейшей неосторожности рисковали быть сброшенными в воду. Андрей беспрекословно подчинялся Даниле.
   На середине порогов, в кипучем завихрении струй охотники не успели отвернуть от валуна. Плот на минуту задержался и начал крениться набок. Вода хлынула через бревна, замочив поклажу.  Напряжением сил пловцы развернули плот, столкнули его с преграды. Течение убыстрялось, приходилось отчаянно работать шестами, чтобы не попасть в беду.
    Пороги миновали благополучно. Кончились каменные нагромождения, ревущий шум водобоя остался позади. Открылась галечная коса, стремнина течения уходила к правой береговой линии.
    — Пройдем косу и развернем плот поперек,— предложил Данила.— Впереди остров, за ним последний кривун перед Вилюйкой. Там нас ждут.
 Плот несло под сыпучим яром у правого берега глубокой бороздой с ровным быстрым течением. Проплывая мимо острова, спугнули одинокого селезня.
    — Заплутал бедолага,— пошутил Данила,— отстал от своего табушка. Пропадет, если не подберут пролетные.
    В последней излучине плот нанесло на подводный камень. Охотники поздно заметили грозившую им опасность и не успели  отвернуть от валуна. Правой стороной плот прочно сел на омытый  течением круглый гранит, левую развернуло и, наклонив, залило водой. От неожиданного толчка едва устояли на ногах. Андрей присел, придерживая пожитки. Данила упирался шестом, стараясь оторваться от валуна. Размышлять не было времени: напор воды угрожал опрокинуть пловцов, сломать, как щепки, поперечные крепления и разметать бревна.
    Чувствуя неотвратимую беду, Данила спрыгнул в воду. Налегая плечом, резкими движениями стал раскачивать плот сильными руками. Совсем рядом послышался голос собаки. Данила поднял голову и увидел на берегу старого кобеля. Войдя в воду передними лапами, задрав морду высоко вверх, пес выл протяжно и  жалобно.
    — Цыть! — сердито закричал охотник, — рано меня отпевать.
 — Он почувствовал, как ноги сводит ледянящий холод, как тяжелеет намокшая одежда. Не выдержав, крикнул Андрею: — Хватай шест, помоги оторваться! Чего, как кукша, присел над поклажей?
    Андрей уперся шестом, Данила налег плечом на крайние бревна — общими усилиями столкнули плот с валуна. Подхваченный течением, он поплыл вниз, Данила едва успел вскарабкаться на него. Сбросил куртку, отжал штаны и продолжал работать шестом.
    — Вещи подмочили,— сокрушался Андрей.
  — Большой беды нет, — отозвался Данила, — у огня просушим. Продукты отправлены конями, а с таборным скарбом ничего не случится.
  За поворотом показалось высокое пламя костра. Потрясая над головой поднятым шестом, Данила прокричал радостно и призывно:
  — Э-гей-гей! Лю-ди!
  В тишине осеннего вечера тайга ответила глухим однозвучным эхом. Дремавшие у костра собаки подняли истошный лай. Плот поравнялся с костром, Яков поймал брошенную веревку причалил плот к берегу.                                   
  — Переодевайтесь! — коротко приказал он, подавая сухое белье. — Давно ждем, где-то замешкались. Река капризная, беспокойство одолело.
  — Без купели не обошлось, — шуткой ответил Данила — Пороги прошли ладно, на шивере наскочили на валун, да так прочно, что пришлось нырять.
  Охотники сняли с плота подмоченный груз, соорудив вешала вокруг костра, разложили сушить вещи.
  — Совсем как цыгане, — хмыкнул в седую бороду Данила.
   
  Разлад
  Промысловая избушка срублена по речке Вилюйке на низкой  еловой площадке. Крутые береговые склоны покрыты перестойным разнолесьем, с густыми зарослями багула и ольхи. Трудно  промышлять соболя в истоках таежных ключей. Непролазные заросли стланика чередуются с обширными открытыми каменистыми россыпями. В труднодоступных местах обитает соболь баргузинского кряжа с темным шелковистым мехом, с мягкой голубоватой подпушью. Шкурки проходят на сдачу высокой головкой. Дорогая пушнина, отдаленные, богатые зверем глухие места привлекают сюда людей, увлеченных промыслом. Охота на соболя требует мастерства, достаточной подготовки, а главное — вязких, притравленных к зверьку собак.
  Первый день занимались хозяйственными делами. Пазили стены, замазывали каменку, сложенную из плитняка, заряжали патроны, пилили и кололи дрова. Данила просушил продукты, поднял их на верховой лабаз.
  После обеда Андрей ушел рыбачить на Турку, вернулся поздно вечером с тяжелой ношей хариусов и мясистых ленков на кукане.
  — Богата тайга! — сверкая глазами, рассказывал он. — Видел два табунка коз, медведица с лончаками прошла по другому берегу. А сколько рыбы! Никогда ее здесь не вычерпать!
   В берестяной чувалке посолили мелких хариусков, остальную  рыбу разложили морозить. В большом котле готовили знатную уху.  Собакам варили рыбьи потроха с мучной болтушкой. Кони паслись на лужайке, собирая скудный хребтовый корм. Мешок овса,  завезенный в летнее время, и заготовленный впрок стожок зеленого сена были спасением для измученных переходом животных.  По опыту прошлых лет охотники знали и всегда помнили о трудном перевале через Бургасы по окончании промыслового сезона.
   Поздно вечером, закончив дела, артельщики сели к столу. Андрей разливал ушицу, раскладывая по мискам рыбьи головы. Мужики с удовольствием пробовали свеженину, но Данила отказался от ужина, положил на нары потник и прилег, попросив кружку горячего чая.
    — Знобит. Однако разболеюсь, — тихо сказал он. — Не время купаться в ледяной воде, в Петров день шестьдесят восемь стукнуло!
    Яков посмотрел на него с беспокойством:
    — Крепись, братуха, в тайге, как на фронте, болеть не дозволено.
    На высоких местах снег становится глубже, в устьях ключей сыплют первые пороши. В подгольцовой зоне пушной промысел начинается во второй половине октября, там холоднее, зверьки  раньше надевают зимний наряд. Андрей несколько раз уходил на  Турку, возвращался с тяжелыми связками рыбы. Шестнадцатого  октября провели пробный отстрел белок. За ужином обсуждали вопросы промысла, готовность каждого приступить к добыче пушнины. Яков указал Андрею места в вершине Вилюики, где тому предстояло охотиться. Точно обрисовал трудные участки, коренные запуски, излюбленные места кормежек, где на рассвете можно встретить жирующего соболя. Строго запретил пересекать линию водораздела по непролазным зарослям стланика.
    — Запомни, — говорил он, — у подножья Богунского гольца с северо-восточной стороны соболя взять невозможно. Там ему «нога», уходит от самых резвых собак. Встретишь сохатых на осенне-зимних переходах, зверей не стреляй. Береги тайгу, как личное добро, — закончил разговор Яков.
     Ночь прошла беспокойно. Данила метался в жару, бредил во сне, звал артельщиков ловить тайменей. Яков просидел возле него до рассвета, укрывая разметавшегося больного, поил отварами запасенных трав, жарко топил печь.
    Утром больной крепко уснул. Яков поставил на стол приготовленный завтрак, попросил охотников не шуметь. Выглядел он уставшим. Воспаленные глаза грустно смотрели из-под нависших бровей.
   Крикнув собак, Андрей и Проклад, разбрелись в разные стороны. Яков прилег на нары, утомленный бессонной ночью, быстро заснул. Он не слышал, как Данила поднялся, расшуровал догоревшую печь. Накинув на плечи стеганку, сгорбатившись сел он у стола, низко склонившись над кружкой чая, раскрасневшийся, потный, вытирая полотенцем слипшиеся волосы и влажное лицо. От  горячего напитка сильнее озноб. Голова кружится, угнетает слабость. От неосторожного движения кружка вывалилась из рук. Яков пробудился, поднялся и осмотрелся. Уложил больного в постель, укрыл овчинным полушубком. В забытьи Данила ворочался на постели, бормотал невнятные слова. Вечером попросил настойки черногрива.
   — Приму лекарство, простуда суставы ломит.
  Яков ухаживал за ним, натирал колени, мял поясницу, кутал в теплую одежду, постоянно подогревал чайник.
   — Пей больше горячего чая, — наставительно говорил он — с потом вся хворь выходит.  
  Первым с охоты вернулся Проклад, положил трех добытых белок. Полчаса спустя на привязи заскулили собаки, дверь распахнулась настежь, вошел Андрей. Он снял понягу, к матице на петельку  подвесил крупного, хорошо опушенного соболя, светлого окраса. Восемь белок висело на аргупшине с иглой из кабарожьего зуба. Сбросив шинель, вышел за дверь стряхнуть снег.
  — Белки много, — вернувшись, объявил он, — мех выходной,  пора приступать к промыслу. Успеть снять урожай пушнины пока не оглубел снег.
  Яков осмотрел зверька.
 — Соболь амурского кряжа пришел в наши места — указывая на тушку, заметил он. — Здесь такие не водятся. Очевидно, мигрируют, переходят на зимние корма. Надо определить направление перемещения, легче будет добывать их.
  На следующий день Андрей принес двух соболей и пять белок.  Проклад вернулся позднее, усталый и злой. Достав из плечевой сумки одну белку, сказал:
    — Собаки загнали соболя в корни. Бился полдня, применял все  известные методы, в нескольких местах прорубал дупло, палил  смолье, а выжить не смог. Отозвал собак, но они вернулись к запуску и до сих пор их нет.
    Данила сбросил шубу, поднялся, строго взглянул на Проклада:
    — Как в россыпи добывать будешь, если из корня не смог выжить? Придется учить тебя премудростям этой охоты, чтобы ноги не зря бил.
    Проклад развел руками:
    — По вашим рассказам все ясно, как божий день, а коснулось добывать самому, вот и не смог...
    Маленькая сгорбленная фигура Проклада рядом с могучим Яковом казалась раздавленной печалью. Лицо с острым носиком, узкими впалыми щеками было бледным. Кудлатые волосы растрепаны, он казался обиженным. Блуждающим взглядом осмотрел  артельщиков.
    — Не тужи, друг, — весело подмигнул сидевший рядом Яков. Каждую науку постигают со временем, необходимый опыт приходит с годами. Помаешься и освоишь этот непривычный для тебя  труд. Не боги горшки обжигают... Запомни твердо одно: с таежным ремеслом не ходят по кривым дорожкам.
     На третий день здоровье Данилы пошло на поправку. Он вышел из зимовья, присел на чурку. Все здесь казалось родным и близким.
     ...Много лет гонял по распадкам соболей, караулил косуль на тропах юрула, рыбачил и белковал, манил в гон на трубу изюбрей. Не приелась красота тайги, заветные места стали еще дороже...                        «О чем жалеть? — думал старый охотник. — На веку, как на  долгом волоку, многое повидал. Главное — не умел хитрить, в трудных случаях не пятился назад. Здоровье сдает. На старости лет все оборачивается изнанкой».
     Он набрал охапку дров, вернулся в зимовье. Яков предложил выпить чайку. От его заботы Данила почувствовал себя бодрее, успокоившись, присел к столу.
   — Злится Андрюшка, что я болею,— с горечью проговорил он,— только мы свое наверстаем.
     Яков покачал головой:
     — Брось изводить себя пустяками, молод он, чтобы тон задавать.
     Вечером Андрей вернулся с удачной охоты. Соболь и двенадцать белок висели на аргупшине. Он шутливо отметил:
     — Сегодня беличий день, собаки славно искали. Богата здесь тайга, все больше убеждаюсь в этом.
     Проклад принес четыре белки.
   — Что, дядя, — с иронией обратился к нему Андрей — собачки не хотят искать? Зачем в такую даль забирался? По закрайкам можно больше добыть.
   Проклад не ответил, он так устал, что без ужина, не раздеваясь, завалился на нары.                                     Утром, собираясь на охоту, Андрей обратился к Якову:
   — Проклад пустым ходит, Данила болеет, а ты стережешь его.  От какой нужды хребет ломали? Полторы сотни верст позади.  Места здесь высокие, скоро снег одолеет, пропадут все труды,  расходы заезда не оправдаем. Охотиться надо порознь, каждому  по себе.
   — Ты неправ, Андрей, — спокойно возразил Яков. — Дело наше артельное, и мы не нарушим отцовских заветов. В тайге друг за друга крепко надо держаться. Мало ли что может случиться,  негоже в беде оставлять товарища. — И с обидой добавил: — Мог  и ты заболеть. Не прыгнул небось в студеную воду, когда плот  посадили на камень. А теперь не в ту сторону клонишь, подумай  об этом...
   — Нечего мне думать! — с сердцем ответил Андрей. — Почему  я должен всех обрабатывать?
   — Мы привезли тебя на свой участок, — резонно убеждал его  Яков,— предоставили все необходимое для охоты, и ты должен  быть нам благодарен. А ты отбиваешься в трудную минуту.
  — Не хочу зря ноги ломать! — сердито возразил Андрей.
   Разговор принимал острый оборот. Данила, следивший за перебранкой, строго взглянул на Андрея.
  — Червоточинку в тебе давно заметил, да не хотелось этому  верить. Сейчас ты показал себя, будто рубашку сбросил, под которой прятал мелкую душонку.
  — Проповеди не читайте! — грубо ответил Андрей.
  Проклад, прижавшись в углу, следил за ссорой, его пугала размолвка.
  Яков примирительно встал между охотниками, но его могучее сложение не соответствовало характеру.
  — Будет зубы точить,— мягко сказал он,— в тайге ссоры плохо кончаются.        
  — Я моложе всех вас, но я прав, — продолжал Андрей. — Сезон белковья короткий, пусть каждый покажет, на что способен.
  Данила строго оборвал его.
  — Довольно! — вспылил он,— Продукты укладывал я. Все, что взято тобой, оставил в Ожергане из расчета на обратный путь. Изменишь слову, наших продуктов тебе не будет. Бери долю рыбы и уходи на все четыре. Я здесь старший, отвечаю за всю артель. Это тебе наш последний сказ!
  Нагло глядя Даниле в глаза, Андрей бросил:
  — Не пугайте, обойдусь и без вас. Он набросал в мешок мороженой рыбы, туда же уложил добытую пушнину и весь свой нехитрый скарб. Увязав понягу, не прощаясь, ушел вверх по ключу. Яков неодобрительно покачал головой:
    — Ефросинье родней приходится. Откуда выискался такой прыткий? За многие годы охотничьих скитаний ни с кем в разлад на промысле не входил. Не дело это! Отцы сказывали: «Где лад, там и талан!» И не глупее нас были. Вечером охотники ждали Андрея, полагая, что одумается, поймет ошибку и вернется с раскаянием в артель. Они знали окрестные места: на сотню верст нет зимовий, а охотиться и жить на сентухах в позднюю осень рискованно. Но ни в день ссоры, ни в последующие дни Андрей не вернулся. Яков выразил опасение, но Данила запретил о нем думать. — Не ахти какой малец, сам все понимает. Человек взрослый, и мы за него не в ответе. Пусть теперь сам думает о себе.

   Одиночество
   Покинув зимовье, Андрей брел по тайге сам не зная куда. Он  обдумывал сложившееся положение, понимая, что поступил не  по-товарищески, искренне сожалел о случившемся, но гордость не  позволяла вернуться в артель. Что делать дальше? Уйти домой после многих усилий, в разгар промыслового сезона, когда каждый день можно с успехом добывать пушнину? Он понимал, что  охотиться без запаса продуктов, без теплого угла трудно и опасно.
   Андрей брел, ориентируясь по снежным вершинам гольцов. Остановившись под кедром, смахнул с колоды снег, присел в глубоком раздумье. Достав кисет, завернул самокрутку и с сожалением  подумал, что махры осталось только на неделю. На крутом склоне послышался лай. Охотник докурил цигарку, неторопливо поднялся, пошел к собакам. Ичиги, подшитые шкивным ремнем, не  скользят, но с тяжелой ношей трудно брести в подъем. Андрей  часто останавливается, передохнув, карабкается дальше. Наверху увидел белку, затаившуюся на молодом кедре. Выцелив по головке, сбил первым выстрелом.
   ...Впереди на многие десятки километров лежит заснеженная  тайга. Охотник стоит потный, разглядывая незнакомую местность.
   Слева островерхой белой шапкой высится Голондинский голец. Правее горбится могучая продолговатая фигура Богунского  гольца. Между ними на огромном пространстве тянутся залесенные хребты, изрезанные глубокими складками ключей и речек. Обширная площадь плато спускается в глубокую долину, за которой в голубоватой дымке поднимается цепь далеких гор.
     — Неужели в этом огромном пространстве, — размышляет Андрей,— для меня не найдется тихого уголка, который по-звериному приютит меня?
     Его внимание привлек треск сухой веточки. Вскинув винтовку, прислушался. В зарослях ольховника мелькнула собака. Андрей задумался. «Погорячился, а зло причинил себе, — досадовал он. — Данила прогнал меня, отказал в продуктах. Кто дал ему право распоряжаться чужой судьбой? Яков добрее, но не он верховодит в артели. Может быть, вернуться к охотникам?»
    До мельчайших подробностей вспомнил ссору.
    «Не будет этого!— с сердцем отрезал он.— Мне ли кланяться старикам в пояс? Я уже добыл соболей, а смогут ли они? Особенно Проклад... Как поступить дальше? Куда пойти? — Андрей   сплюнул и крепко выругался. — Пойду верхами к истоку ключа, там буду искать пристанище...»
     Охотник прошел по гриве не более километра, уловил дружный лай внизу, откуда только что поднимался. Остановившись, прислушался к частому отрывистому бреху, стараясь определить, кого загнали собаки, «Однако, на белку гремят, — решил он, — не буду спускаться».
     Двигаясь дальше, встретил отпечатки двухчетки старого соболя и следы гнавших его собак. Свернув по следу, пошел на звонкие голоса, спрямляя путь. Издали увидел псов, бегающих по огромным валунам. Подошел ближе, осмотрел россыпь. Сняв понягу, двинулся искать запуск. Лайки не указывают заноренного зверька, принюхиваясь, бегают вокруг, подавая голоса, разгребают снег в разных местах. Пройдя по кругу, Андрей встретил выходной след зверька.
     — Дружок! — окликнул он старого кобеля. — Соболь надул вас, прошел под камнями и выскочил здесь!                
     Поманив собак, громко крикнул:
     — Тут! Тут!
     Подхватив запах свежего следа, лайки бросились догонять зверька.           
     Больше часа идет охотник по следу, но собак не слышно. Вершина ключа заканчивается крутым подъемом на Хухайтский перевал. Снег здесь глубже. Молодой кедровый лес сменили густые,   труднопроходимые заросли стланика. Андрей вспомнил, как Яков предупреждал его не соваться за перевал. На поверхности снега вырисовываются четкие отпечатки лапок. Охотник ковырнул лунак, он рассыпался в снежную пыль, значит, зверек прошел здесь не более часа назад. Остановившись перевести дух, Андрей внимательно вслушался в морозную тишину леса. Близятся сумерки,  становится холоднее, пора готовится к ночлегу.
    «Спущусь в ключ, — решил охотник, — срублю нодью. Собак на следу не бросают, но позднее время вынуждает позаботиться об отдыхе. Гонят собачки отбойного соболя», — с досадой подумал охотник. Перейдя ключ, свалил сухостойную лесину, разрубил на части.  Разгреб снег, уложил кряжи один на другой в подготовленных кольях, стянул аргупшином. Между кряжами зажег натесанное  смолье. Оставшийся обрубок бросил за спину на месте лежанки.  Нарезав пихтовых лап, приготовил мягкую постель. В котелке заклокотал кипяток. Стемнело, когда Андрей заварил чай, сел ужинать. Первая яркая звезда мерцала в голубом небе.
    «Прояснило, — с тревогой подумал охотник, — к утру настынет. Собак долго нет, видимо, загнали зверька. Ночь будут караулить, а завтра охота сорвется.
    Андрей натянул односкатный полог. Усталость брала свое. Разомлевший у жаркой нодьи охотник укрылся шинелью и скоро заснул.
    Ночь смотрит колючими звездами, холодный мрак кутает засыпающую тайгу! Стрелки часов двигаются к полуночи. Нодья прогорела, охотник проснулся от холода. Проколотив верхнее бревно в стянутых кольях, раздул огонь, придвинул озябшие ноги. Хочется спать, ноет тело, разбитое дневным переходом. Он засыпает на короткий миг, вскакивает, поправляет огонь, согревается горячим чаем. Ночь кажется бесконечно длинной. Когда начало светать, Андрей сложил прогоревшую нодью отогом. Подбрасывая сухие сучья, заварил чагу. «Как буду дальше охотиться? — грустно рассуждает таежник, — сколько выдержу такой промысел? Может, отыскать тропу и вернуться домой на закрайки? Но тем и отличается человек от зверя, что живет не случайной добычей, а планирует ее наперед...»
  В предрассветных сумерках охотник сидит сгорбившись, освещенный слабым светом костра. Узкая полоска зари отсвечивает над острыми шпилями темных елей, седой полумрак ползет под широкими кронами. «Сегодня промысел сорвется, — с досадой вздохнул Андрей, — найду собак, приготовлю постоянное место отдыха». Увязав понягу, повесил ее на сук, засунул топор за пояс и отправился искать лаек вчерашним следом.
    Андрей, немало гонявший соболей, удивился запутанным петлям и сметкам зверька. За перевалом слышится редкое хриплое взлаивание.
 «Устали собачки ночь греметь, — сочувственно подумал охотник, — зовут меня без особого азарта»              На сосне обнаружил затаившуюся белку. Без выстрела ушел по следу в пяту. Собаки донали его и, покрутившись вокруг, убежали вперед.  
   ...В широком разнолесье у талика множество следов разной давности. Лайки носятся вокруг, обнюхивая упавшую Кухту. Андрей отыскал запуск: под огромным кедром с темной густой кроной  зияло в корнях отверстие, разрытое собаками. Снег утолован, поблизости две лежки, протаявшие до земли. Притравленные к соболю псы ночью добрались до зверька, караулили его, не отходя от норки.  С рассветом ушли искать хозяина и набежали на жировавшую белку. Здесь и встретил их Адрей.  Охотник обрезал круг, отыскал парной след убежавшего соболя. Преследовать зверька, дважды стронутого из запуска, просидевшего ночь в корнях под  собаками, было бессмысленно. Приласкав лаек, побрел к месту  ночлега.              
                        
  Находка
  По бровке чуть приметного в снегу родника Андрей спустился  в ключ и неожиданно наткнулся на полусгнившую юрту. Очаг развалился, старые плахи укрывали крышу наполовину. Колотые почерневшие от времени доски приставлены к стенам чьей-то заботливой рукой. В стороне, возле ствола кедра, заметил свежеколотое дранье. В последние годы люди навещали это замшелое жилище.
   «Яков не рассказывал мне об этой заброшенной юрте» —  вспоминал Андрей.              
   В бедственном положении убогая, развалившаяся от времени  хижина показалась охотнику находкой. Он решил подновить ее и сделать пригодной для жилья. Смастерив топором деревянную лопату, разгреб вокруг снег. Откопав несколько полусгнивших досок, осмотрелся. Есть поблизости сухостойные деревья, пригодные на дрова. Вода рядом.
  ...Опытный таежник срубил в подгольцовой зоне тесную юрту в захламленном ключе, чтобы добывать здесь пушнину. В те времена соболь встречался редко: хищнический принцип добычи побуждал охотников забираться в самые отдаленные уголки тайги,  отыскивать труднодоступные места обитания зверьков. Высеченные на стене инициалы «И. С. П.» — все, что осталось от первого  хозяина. Постройка датирована 1908 годом... Укрепив кольями торцовые стены, Андрей врубил в них матицы,  старательно уложил настил крыши, оставляя отверстие для дыма очага. Досок не хватило, пришлось отсекать жерди, чтобы закрыть всю крышу. Сверху набросал веток, натянул полог и засыпал снегом. Закончив работу, принес понягу, добыв попутно трех  белок. После обеда готовил дрова. Ночь провел без дверей, подбрасывая в очаг смолистые поленья, и в заветренной тиши отдохнул хорошо.
   На следующий день носил от ручья мох, оттаивал у огня, старательно пазил стены. Вытесав из сушняка доски, подогнал в дверной проем. Вечером приготовил дрова на две ночи. Оглядев  сооружение, остался доволен своей работой.
   Отыскивая в ключе место для забора воды, неожиданно наткнулся на перевернутую вверх дном консервную банку, привязанную проволокой к стволу ели. Открыв ее, обнаружил записку на пожелтевшем от времени листке бумаги. В ней значилось:  «20 октября 1952 года в таежной глуши встретил врага — полицая, который издевался над нами в гитлеровском лагере. Как разойдемся, не знаю. Поликарпов». Таинственная записка взволновала Андрея. Тревожное послание к людям внушало доверие. Беспокойство охватило охотника. Он принес записку в юрту, перечитал у дымного костра. «Может, кто из стариков, причастен к этому делу? Но они не  воевали на фронтах Отечественной. Почему Яков не обмолвился ни словом о заброшенной юрте, когда обрисовывал план местности? Что за трагедия связана с хмурым таежным ключом и как развивались события? Прошло три года... Много воды утекло, летом улики смывали дожди, в стужу следы заметали вьюги, а по  весне поднималась молодая поросль...»
   Андрей сложил записку вчетверо, завернул ее в договор на пушнину, убрал в охотничий билет.  Вечером он пересмотрел запасы продуктов. За работой не заметил, как искурил махорки больше положенной нормы. Соли в походном мешке осталось на два дня. В поняге последние сухари и пять-шесть мороженых рыб. Пора серьезно подумать о провианте.
    «Места богатые, — рассудил охотник, — может, удастся зверя добыть. Яков рассказывал о переходах сохатых.
                        
  В артели
  Больной поправился, охотники приступили к промыслу. За ужином Данила предложил Якову сводить Проклада на охоту.
   — Это необходимо, — сказал он, — нужна выучка, иначе зря  будет маяться.
   — Не знаю, — уклончиво ответил Яков.— Ловить умею, а обсказать — слов не найду. У тебя лучше получается.
   — Добро, — согласился Данила. — Собирайся, Проклад завтра ум тебе буду вкладывать. Старайся тянуться за нами, возраст для нас не помеха. В тайге усталость не признают. Собачий сезон  короток, некогда раскачиваться, каждым днем охоты дорожить надо. Выкладывайся, не жалеючи, во всю мочь.
   Проклад сопел и молчал. «Для чего выкладываться?» — думал он, сожалея, что потянулся к легкой добыче.
   Яков убежал белковать рано. Проклад долго собирался, Данила начал ворчать:
   — Какого лешего с вечера не приготовил котомку? Будешь  тихоней, никуда не поспеешь. В тайге скорым надо быть.
   Вышли из зимовья, Данила первым направился по распадку. После пороши на снегу просматривались отпечатки звериных лапок. Данила учил Проклада определять свежесть следа в любых  погодных условиях.                        
   — Приглядывайся,— говорит он,— внимание к мелочам важнее, всего. С какой стороны ветер дует, какая влажность воздуха,  крепость мороза...
   Охотники поднялись по склону. Собаки рыскают ровным поиском в глухом распадке с частым еловым подростом. Скоро они загремели под кедром внизу, у подножья кручи. Сверху Данила высмотрел зверька, припавшего к стволу в густой кроне.
  — Белка, — решил он и, обращаясь к Прокладу, предупредил: — Привяжи двух собак, а то устроят свалку, я стрелю малым зарядом.
  Проклад привязал свою суку и старого кобеля Данилы. Прогремел выстрел. Проклад увидел, как над его головой юркая соболюшка метнулась с кедра на соседнее дерево, перескочила на высокий пень, с него — в густую хвойную валежину, низко нависшую над землей, и в одно мгновение исчезла в зарослях ельника
 — Отпусти старого кобеля! — услышал он голос бежавшего к нему Данилы. Проклад перерезал поводок ножом. Почуяв, запах уходившего зверька, опытный пес с визгом кинулся в поиск. Соболюшка шла по колоднику большими прыжками, скалывая собак. Дик, обходя петли, настигал добычу. Соболюшка не смогла оторваться от прыткого кобеля, идущего широкими прыжками, и занорилась в корни. Пес басовито гремел у норки, охотники торопливо бежали на его зов.                          Подскочив к запуску, Данила обошел круг и, не обнаружив  выходного следа, понял, что зверек в загоне. Отоптав снег, забивал дыры: соболюшка не должна уйти незамеченной. Собаки азартно рвали корни, пытаясь добраться к добыче. Чуя запах зверька, гремели, гребли лапами снег.    Охотники разрубили площадку от подроста, расчистили корни,  сорвали смерзшийся растительный слой. Под ним оказались камни, в, пустотах зверек нашел свое убежище. — Наруби смолья, — коротко приказал Данила, — дымокур разведи в трех метрах ниже по склону. Густой смолистый дым потянул вверх, охватывая запуск зверька. Послышалось глухое ворчание, соболь поднимался к выходу.  Собаки кинулись к норке с азартным лаем. В одно мгновение Данила поймал Дика, а сука Проклада схватила зубами мелькнувшего меж камней зверька. — Оттащи собак, соболя порвут! — громко крикнул Данила. Проклад бросился к суке, схватил за бока, резко рванул на себя. В этот момент изловчившийся хищник укусил обидчицу за морду. Взвизгнув отболи, собака разжала пасть, освободившийся зверек юркнул в камни.  — Горе-охотники, — с досадой выдавил Данила. — Пойманную соболюшку не могли руками взять. Вот это и есть неудача, — и он развел руками. Подстегивай собак, стреляного и кусаного зверька никакими богами не выманишь из убежища. Если соболюшка легко ранена, убежит в другой теплый запуск. Следы покажут, и мы добудем ее через день-другой. Данила поймал Дика на поводок, ходко зашагал прочь. Проклад собирал разбросанные вещи: заплечный мешок, топор, искал рукавицы. А собаки уже искали белок. Проклад слышал, как  дважды стрелял Данила, и догнал товарища, когда тот сварил чай, поджарил на огне тушки белок и накормил собак.
    — Где замешкался? — удивленно спросил он. — Варежку искал, — смущенно ответил Проклад. Данила неодобрительно покачал головой. После обеда собаки вновь подхватили соболя и погнали по  склону. Данила на ходу заметил:
  — Нет, нет, он свернет, вправо открытая россыпь, огромные  валуны, зверек найдет там укрытие. Предположение оправдалось. Собаки залаяли правее направления хода.
  — Поспешай! — крикнул Данила. — Будем добывать в россыпи. — Но случилось иначе. Подбежавший вперед Данила с удивлением увидел на краю россыпи низенькую лиственницу, на которой  сидел крупный соболь и таращил глазенки на беснующихся внизу собак. Он сжался в комочек, злобно раскрывал пасть ворчал угрожающе-сердито. С ходу, не задерживаясь, охотник выстрелил. Собаки сбежались к упавшему зверьку, устроили драку. Данила  разогнал их, принял из пасти Дика задушенного хищника. Приласкав собаку, достал из кармана затасканный сухарь, протянул  верному другу.
  — Вот это талан! — широко улыбаясь, сказал подошедшему  Прокладу. Дивлюсь, как не поспел соболь скользнуть в камни? Видно, крепко прижали собаки, не хватило резвости на решающий прыжок.                                       
   Вечером охотники возвращались на зимовье с добытым соболем, за день отстреляли пятнадцать белок. Яков вернулся когда  они пили чай, принес девять белок и соболюшку.
 Довольный первым выходом на охоту, Данила вспомнил, как  молодая соболюшка дважды укрылась от них в одном запуске.
   — За хвост держали, — с усмешкой рассказывал он, — небось, обижается на нерадивых таежников.
   Прокладу не до шуток. Бегая за Данилой по тайге, он так устал, что с трудом держался на ногах.
                  
  Переходы зверей
  В распадке Снежном кормился старый лось-рогач и молодая  трехлетняя лосиха. В начале гона, отогнав ретивых соперников  бык водил ее в старой гари на крутых склонах, поросших молодым подлеском.
  Кончились ожесточенные турниры, звери спустились в ключ — кормиться ивовыми побегами, веточками молодых осинок. Две недели звери отдыхают, неторопливо поднимаясь вверх. Появившиеся следы двух росомах насторожили сохатых. Перевалив гольцы, хищники вышли на лосиные наброды, прослеживая осторожно и чутко. Лоси забеспокоились, чувствуя близость опасных зверей, но росомахи ушли в устье ключа, искать посильную жертву.
  Каждый год после гона лоси отдыхают здесь. Снег становится глубже, и они уходят за перевал распадками по тропам, пробитым мигрирующими зверями за многие десятилетия. Суровую зиму проводят на пойменных ерниках курбинской долины: там снег мельче, достаточно разнообразных кормов. Опасные враги — волки, преследующие косуль в начале зимы по юрульским тропам.
  ...С вечера бык проявил беспокойство, услышав далекий стук топора. Долго стоял он, настороженно поводя ушами, но стук прекратился, и зверь продолжал скусывать молодые побеги. На следующий день, когда лоси жировали в осиннике, их стронули собаки Андрея. Подхватив свежие наброды, лайки бросились к  месту отдыха. Звери испуганно вскочили. Рогач ощетинил загривок, прижал уши, издавая хрустящий звук, угрожающе занес переднюю ногу. Собаки кружили, подавая злобные отрывистые голоса. Бык спешил увести лосиху, но лайки, забегая вперед, останавливали зверей. Глаза вожака налились кровью; потрясая тяжелой головой с массивными рогами, он бросался то на одну, то  на другую собаку. Работая слаженно, они успевали увернуться  от опасных напусков.   Андрей слышал приближающийся злобный лай и торопливо вбежал навстречу. По свирепым голосам псов определил: гонят зверей. Спустившись в ключ, уловил голоса собак много выше, у  самого перевала. По широким размашистым следам определил:  прошли два лося — крупный бык и молодая лосиха. Преследовать бессмысленно, опытный сохач уводит лосиху на курбинскую покать. Собаки скоро вернулись.
    — Опять неудача, — с досадой выругался охотник.
                      
   Трудные дни
   Охота в одиночку на отдаленном урочище оказалась рискованной. Кончились запасы продуктов, Андрей много ходил, а есть было нечего. Вечерами отваривал стреляных белок, ужинал сам, оставшейся пищей кормил собак. Дважды преследовал табунок северных оленей, разогнанный росомахами в гольцах, стрелял на  большом расстоянии, занизил, и они ушли на другие склоны. В  вершине Ханхи нашел торную тропу, по которой часто проскакивали косули, но ждать добычу студеными зорями оказалось невозможно. В густых стланиках под корнями кедра собаки облаяли берлогу с зимующим зверем. Добывать медведя с малокалиберной винтовкой один не решился. Как не хватало знающих дело артельщиков с их зверовыми собаками!  Белки становилось меньше с каждым днем. Прикочевавшие зверьки спустились в ключи на еловую и лиственничную шишку.  Местная белка хоронилась в перестойном кедровнике. Андрей расходовал много патронов, приносил мало пушнины. Соболя держатся в крепких местах, не каждый день удается встретить свежие следы.   В морозное утро лайки привели охотника к высокому сколышу. Наклоненный ствол дерева сломан бурей. Собаки крутятся у соснового пня, лаем доказывая присутствие зверька. Работая топором и вагой, Андрей долго возился, вырубая его. Добытый из корневища колонок угодил в пасть Дружка и задушенным был подан хозяину. Охотник встряхнул короткий рыжий мех, вздернул тушку на аргупшин. На ужин приходилось стрелять кедровок. Соль кончилась, и Андрей впервые понял, как она необходима людям. Длинными зимними вечерами, сидя у огня в холодной юрте, думал о том, как ничтожен человек вдали от людей.
  Он признавал, что обошелся с охотниками несправедливо, нарушил дедовский закон тайги, а досадил прежде всего самому себе. Вернуться в артель не позволяла гордость. Что он скажет теперь в свое оправдание?.. Зябко кутаясь в шинель, Андрей подбрасывает в огонь смолистые поленья, пламя пляшет на исхудавшем лице. Ему не спится, хотя он устал от трудной ходьбы и дневных забот. Бесконечно длинными кажутся ноябрьские ночи. Сняв с огня котелок, отхлебывает крепкий чаговый навар. Тяжелые думы плывут с сизым дымом через отверстие в крыше...
  На высоких местах зима приходит раньше. Негодуя, сыплет вихрями крупные хлопья снега, пеленая тайгу. Снег становится глубже, собакам труднее искать пушных зверьков. Каждое утро Андрей ходит до затеса на дереве у тропы. Не решаясь один переваливать через хребет на Курбу, ждет, когда пройдут старики, чтобы отправиться проложенным следом. От бессолой пищи, от курения мха и постоянного недоедания кружится голова. Охотник ослаб, ходить трудно, на подъемах мучит удушье. Андрей впервые в этих местах, точно не помнит тропу назад. Питаясь случайной добычей, томится каждым прожитым днем. Не радует отстреленная пушнина, хочется поскорее выбраться к людям. Жалеет похудевших собак; он никогда не доводил их до такого состояния. Излишняя гордость, ненужное в тайге бахвальство укором жгут его душу. Воскрешая прожитые годы, негодует на себя, осуждает проступки, анализирует отношение к окружающим его людям. Наедине с собой вершит суд в роли строгого обвинителя и раскаявшегося обвиняемого...
           
  Человек со шрамом
  Снег в долине Турки мельче, лошади копытят ветошь на лесных лужайках. Охотники подкармливают их запасенным ранее сеном. Проклад промышляет натужно, тянется за товарищами, но не хватает сноровки и сил гоняться за соболями по заснеженной тайге. Вечером, вернувшись с охоты, он рассказал новость.
 ...Поднявшись вверх по Турке, перешел русло по нагромождению льдин на Гремучих порогах. Свернув в неприметный ключ перед каменистой сопкой, учуял запах дыма, отчетливо слышал ружейный выстрел...
  Охотники переглянулись:
  — Не почудилось тебе, Проклад, от переутомления? До порогов четыре часа ходьбы, — с иронией спросил Данила.
  — Выстрел слышал точно.
  — Следы в распадке видел?
  — Следов не видел, — признался Проклад, — а выстрел запомнил, из крупного калибра. Стреляли на горе. Яков вопросительно поднял брови, — У Андрея «тозовка», кто мог забрести в эти глухие места?
 — Чего зря голову ломать, — сказал Данила, — завтра побываю там с охотой и все выясню. Может, человек в беде?
   После ужина собаки подняли шум. Данила вышел, цыкнул на псов и в лунном свете заметил у ствола старого кедра мелькнувшую тень.
   — Кто там шастает? — громко спросил он. — Заходи, беседовать будем. — Перед ним неожиданно появилась плечистая фигура незнакомого человека.
  — Входи, — растерянно предложил хозяин и первым перешагнул порог. В зимовье вошел плотный человек невысокого роста. Окладистая черная борода скрывает глубокий шрам, тянущийся от лба через правую щеку к упрямо вздернутому подбородку. Подавая Даниле сильную руку, человек улыбнулся, и шрам обезобразил лицо, перекосив правую сторону.
  — Районный охотовед Помулев, — представился гость. — Пришел проверить закрепленные угодья, сроки и правила охоты. Договор на пушнину с кем заключали?
Данила взглянул на него с недоверием:
  — Мог бы и завтра прийти, чего по ночам как кот рыскаешь? Садись, поужинай, с дороги чайком побалуйся, потом о деле расспрашивай.
 Охотовед сбросил легкий рюкзак, подсел к столу. Данила налил чаю, поставил на стол сухари, миску супа и чашку отваренного козьего мяса.
 — Старые люди, рюмкой гостя не потчуем. Не обессудьте. Каким, путем залетели в наши края?    Помулев взглянул неодобрительно:
 — Раньше вас знаком с этими угодьями, до армии белковал здесь. Вашего зимовья в помине не было. Брожу с проверкой звериными тропами, от меня никто не ускользнет!
Охотовед ел с аппетитом, кряхтел, высасывая мозг из костей. Чай пил торопливо, точно его ждали неотложные дела. Поблагодарив за ужин, предъявил служебное удостоверение, попросил для проверки охотничьи билеты и договор на пушнину. Проверив  документы, задал колкий вопрос:
   — На каком основании коз бьете?
   Яков смолчал. Словоохотливый Данила смело ответил:
   — Чем бы тебя кормил?
   — Напрасно грубите, — оборвал охотовед, — акт следовало  бы составить.
   — Погоди, — возмутился Данила, — мы пушнину государству  сдаем. Проруби тропы, охотовед, завези нам свинину, мы от нее  не откажемся.
   — В передовых ходим, — оправдываясь, скромно заметил Яков, — каждый год грамоты получаем, моя Ефросинья стены ими оклеивает. А природу беречь умеем, лишнее не берем.
  Помулев неприятно улыбнулся.
  — Ладно, мужики. Сюда я по вашему следу явился, кто из вас в Медный ключ ходил?
   Проклад растерянно выступил вперед, заикаясь, забормотал:
  — Я, я там белок стрелял. Слышал выстрел из берданы.
  Охотовед нахмурился:
  — Не надо шастать по этому ключу, там пробная площадка по учету соболей. Пушно-меховой институт запросил научные данные. Потребовали заложить учет в зоне абсолютного покоя, потому и забрался в глушь. Надеюсь, мешать не будете?
  Утром Помулев поднялся затемно, тихо собрался и вышел. Данила слышал, как скрипнула дверь, но не остановил охотоведа. Не спалось. Он встал, затопил печь, поставил греть воду. Тревожные мысли теснились в голове.
  Яков поднялся молча, неторопливо обулся. Даниле не терпелось поговорить с ним, обменяться впечатлениями о странном визите незваного гостя.
  — Что думаешь о разговоре с охотоведом?
  Яков пожал плечами.
  — Да ты не молчи, как пень, вырази отношение к человеку.
  — Придира какой-то.
  — Не только! — Данила загнул первый палец. — Во-первых, приходит как блудливый кот, скрывается тихой мышкой. Во-вторых, — он загнул второй палец, — запрещает нам навестить его, а сам стреляет, как он выразился, в зоне абсолютного покоя. В-третьих, что, пожалуй, самое главное, — не душевно беседует с людьми. Не верю я этому неприятному типу и непременно прослежу его!   — Не надо, — примирительно попросил Яков, — закон на его стороне. У него удостоверение, сами виноваты останемся.  
  — А мы что, вне закона? Думаю, что с черными мыслями приходил сюда этот странный парень.
   Яков все же попросил Данилу:
  — Не связывайся с ним, нас же винить будут, стрелочник всюду нужен.
  
  Вечером Данила не вернулся с охоты. Яков ничего не сказал  Прокладу, его охватила глубокая тревога. Он догадывался, что пытливый братан ушел выслеживать охотоведа. Ночью часто поднимался, зажигал свечу, сидел на нарах, задумчиво склонив голову. Утром с рассветом разбудил Проклада и наказал:
 — Сегодня на охоту не ходи, дай отдых собакам. К обеду свари бухулер. Если не вернусь, ищи нас по следу. Проклад не мог сообразить, что произошло, поднялся сонный,  затопил печь, поставил кипятить чай.
   Яков настороженно пошел по следам Данилы, чутко прислушиваясь к утренней дреме тайги. На сухостойной лесине стучал  дятел, в ельнике скрипуче крикнула сойка. Охотник улавливает  каждый шорох, замечает каждое движение. Выше острова на краю поляны заметил дымок. Осторожно поднялся на увал, долго стоял  у толстой сосны, издали рассматривая сгорбленную фигуру, склонившуюся у костра. Человек поднялся, и Яков узнал братана. Забыв осторожность, широко зашагал к костру. Заслышав шаги, Данила схватил ружье. Яков окликнул его. Сняв с огня котелок, Данила разлил чай по кружкам:
  — На своей шкуре испытал зону абсолютного покоя, — начал  рассказ Данила, — там очень опасно. Не вызнал, чем занимается Помулев, но следов другого человека не встретил. Ночью у костра в меня стреляли, пуля угодила в соседнее дерево. Пришлось отвалить от освещенного ночлега, удирать в полной темноте.
 Вот загадка о человеке со шрамом! Через три дня, проведенных на промысле, Яков и Данила собрали патроны, заряженные пулями и картечью, и отправились в  Медный ключ, узнать истину о пришлом человеке. Собак оставили на привязи. Дика, старого кобеля, Данила взял с собой. Чуткая  собака проверена в сложных ситуациях, не раз выручала хозяина  из беды. Послушный пес приучен ходить на поводке и нести сторожевую службу на таборе. — Умница,— говорит о нем Данила,— всегда чувствует настроение хозяина. Охотники перешли Турку, поднялись вверх по распадку. Данила, раньше проследивший зимовье Помулева, вел Якова прямым путем. Дик рвался по свежему следу соболя, но Данила осадил его:
 — Не за той добычей пришли, всему свое время. Крупного  «зверя» следить будем.  Поднялись на террасу, откуда открывается вид на добротное  зимовье, срубленное на краю полянки из ошкуренных брёвен. Крыша покрыта драньем, чернеет высокая труба. Большое окно прорублено в сторону ключа, через него видно каменистую сопку. В стороне, на ошкуренных пнях, высокий продуктовый лабаз.
  Охотники сидят на колоде, издали осматривая пристанище незнакомого человека. Дик спокоен, не проявляет интереса к окружающему. Он сладко зевнул, улегся у ног хозяина. Яков поднялся.
  — В зимовье никого нет, заходить будем?
  — Надо подумать,— ответил Данила.
  Подошли ближе, Данила привязал собаку, вошел в жилище. Яков присел на чурку, прислушался. На коленях — заряженное картечью ружье.
  Данила осмотрел зимовье, приложил ладонь к теплой золе в печи, определил, когда ушел хозяин. Проверил посуду, кухонный нож, пуховый спальный мешок. Ничто не вызывало подозрений. Откинув спальник, увидел в изголовье широкий охотничий нож и две заряженные обоймы от пистолета ТТ. Он извлек патрон и, подумав, положил его в карман.
  «Не помню, чтобы егерям пистолеты давали, — сосредоточенно думал Данила, — а впрочем, кто его знает?»
  Дик насторожился, натянул поводок, залаял.
  Данила выскочил из зимовья.
  — Уймись, сучье отродье! — зло крикнул на собаку. — Порядка не знаешь?
  Охотники сидели в ожидании районного охотоведа. Шло время, он не появлялся. Данила отвязал собаку, и они пошли в гору, куда рвался Дик. Скоро встретили свежий след человека, подходившего к жилью и убежавшего прочь от поднятого там шума.
  — Его спугнул лай собаки, — заметил Данила. — Если он охотовед и действительно ведет научные наблюдения, почему не входит в контакт?
   На вопрос не было ответа.                              
  — След Помулева, — подтвердил Данила. — Его ичиги и поступь я хорошо изучил. Будем, преследовать, посмотрим, куда поведет.
  Человек шел спокойным шагом, быстро и ровно, как ходят таежники, уводя охотников вниз по распадку.               
  — Отпустим собаку? — спросил Яков. — Она скоро его догонит.
  — Нельзя, — ответил Данила. — Если в меня смог выстрелить, то собаку убьет без зазрения совести. А бежит ходко, нам не по возрасту гоняться за ним.                   
  Старики скоро поняли, что человек кружит по тайге с одним намерением: сбить с толку рьяных преследователей.         
  — Не могу понять этого типа, — проговорил Данила, присаживаясь на колоду. — Отводит он нас, но от чего? Боится ответ держать за вчерашний ночной выстрел? Только чудится мне, промахнулся нароком, испужать, видно, хотел. Оставим его, Яков, пусть живет, как умеет. Что-то неладно тут, чутьем понимаю. А мы время теряем зря, снег на перевале глубокий, давно пора выбираться на Курбинскую сторону.                

  На перевале  
  На другой день Данила вернулся с охоты по высоким местам и с тревогой объявил:
  — Снег на верхах глубокий, пора выходить на Курбу. Замешкались с этим охотоведом. День на сборы, послезавтра выступаем. Погода портится, дай бог ноги унести... — Помолчав, растерянно добавил: — Андрей шляется возле тропы, видел его следы. Видимо, ждет, когда путь проложим. В день отдыха собрали необходимый в пути скарб, приготовили клади. Продуктов захватили на три дня, рассчитывая на запасы в Ожергане. В переметные сумы бросили оставшихся мороженых ленков.
  — Гостинцы домочадцам, — пошутил Данила. — Пусть отведают туркинской рыбы. После полуночи погода изменилась. В тайге слышится заунывный гул шальной вьюги. Артельщики не спят, с тревогой прислушиваются к завыванию ветра, скрипу могучих деревьев. Тайга стонет под свирепым ураганом...
  — Может, переждать непогодь? — заметил Яков.
 — А какое время? — отозвался Данила. — Ненастье на неделю, луна на ущербе, доброй погоды не жди. Снег глубеет с каждым днем, дальше ударят морозы. Нет, братуха, оставаться здесь рисково. Артельно решили, слово — закон, переиначивать не будем. К рассвету ветер утих, снег пошел крупными хлопьями. Охотники заседлали лошадей, приторочили груз и, попрощавшись с  урочищем и зимовьем, двинулись в путь.
 Таежной тропой, обозначенной на деревьях редкими затесками,  идут к перевалу поймой крутой извилистой речки Ханхи. Чем выше поднимаются, тем порывы ветра сильнее, снег глубже, ход труднее. Яков впереди, ведет в поводу высокого вороного жеребца. Остановившись, достал из-за пояса топор, отбил ледышки с подков лошади. Сдвинув шапку на затылок, смахнул пот с лица, обратился к подошедшему Даниле:
 — Звенит белый чертополох! Не видать Бургу-Дабан, трудно будет одолеть перевал. Здесь берут начало ключи, стекающие в разные стороны, на этом плато немудрено заблудиться.
 — К чему зло пророчишь? Не первый раз покоряем перевал, перевалим и на этот раз, тропу надо лучше глядеть.
   Из-за поворота показался Проклад, усталой походкой бредет он, опираясь на палку. Взглянув на охотников, с обидой проговорил:
  — Припоздали выходить. Трудно идти в такую погоду по глубокому снегу.                                            
  — Тебе от чего трудно? — перебил его Данила. — Тропу мы  топчем, ты идешь проложенным следом.
   Подвернув полы шинели за пояс, Яков громко гикнул: — Трогай! — и, подернув повод лошади, широко зашагал, прокладывая борозду в глубоком снегу. Проворный жеребец идет ровным широким шагом, часто вскидывая голову, звеня удилами. Переметные сумы с продуктами приторочены к седлу наперевес. Поверх, под брезентовым пологом увязана одежда и необходимый в пути  груз.                                                   
   Кончилась заболоченная Ханха. Высокостволый кедровник сменила старая гарь, поросшая мелким смешанным лесом. Повсюду в  беспорядке повалены толстые стволы деревьев, сухие переплетения корневищ припорошены снегом. Порывистый ветер гудит в кронах редких деревьев, бросает снежную заметь в раскрасневшиеся лица людей, обжигая холодом, сбивает дыхание. Охотники  идут молча, зорко всматриваясь, отыскивают на деревьях затески, указывающие направление тропы. Яков бредет с топором, срубая ветки, нависшие на пути под тяжестью снега. Они так густо  сплелись, что приходится прорубать просеку, чтобы провести лошадей. Повисшие вьюки задевают молодую поросль.
   Яков остановился в нерешительности. Впереди сплошные заросли стланика, засыпанные снегом. Данила бросил повод монголки, обойдя жеребца, подошел к нему.
  — Однако, высоко забрели — неуверенно сказал он, — на тропе нет такой кутерьмы. Давно затесок не вижу. Здесь должна быть колода с отсеченной вершиной, от нее крутой поворот влево.
  — Пожалуй, — согласился Яков, — тропу надо искать ниже.
  — Пойду передом, пусть жеребец отдохнет.
  Данила вернулся к лошади, двинулся вперед более удобным направлением, выбирая редину леса, взмахами топора расчищая путь. Через четверть часа Яков окликнул его:
  — Вижу затес, тропа здесь!
  В засыпанной снегом тайге тропу отыскать трудно. Охотники находили ее, сбивались, вновь отыскивали затесы, петляя между заваленных снегом кустов и валежин. Шли, прорубая путь постоянно меняя направление.
  К вечеру, окончательно вымотавшись, спустились к истоку ключа. Легкая монгольская лошадка прошла по скованному льдом грунту, тяжелый жеребец провалился в не промерзшее под снегом болото и упал набок. Торопливо обрезав подпруги, охотники сбросили вьюки, вырубили жерди, подсунули под тонущего коня. Яков достал веревку, вдвоем с Данилой, подстегнув лошадку, помогли вьющемуся жеребцу выбраться из топи. Проклад стоит в стороне, безучастно смотрит, как братья, забрызганные грязью, мокрые от пота и снега, возятся с лошадью. С большим трудом, неровными прыжками конь выскочил на твердый грунт. Жалкий стоит он, сгорбившись, с гладкой шерсти стекает вода. Мелкая дрожь колотит остуженное тело. Рассерженный Данила крикнул Прокладу:
 — Чего стоишь как истукан? Руби сухостойную лесину, разводи жаркий огонь. Проклад снял с плеч легкую котомку, достал топор, отправился рубить дрова. Яков старательно растирает лошадь крапивным мешком, смахивая» стекающую воду.
 — Застудим коня, — недовольно ворчит он, — надо же было в топь угодить.
 Данила возится с вьюками, перетаскивая груз на сухое место, под высокую ель.
 — Разгреби снег, — указал он Прокладу, — свари чай, ночевать будем. Яков укрыл жеребца одеялом, связав концы под брюхом, накинул сверху брезентовый полог. Проклад готовит ужин, Яков и Дранила нарубили и натаскали на ночь сухие дрова. Совсем стемнело, когда уставшие охотники, подживив костер, сели ужинать. Проклад разложил подпеченную на огне рыбу, снял с таганка котелок с чаем.    Данила недовольно заметил:
— Крепкого чая не мог заварить? Сколько учить можно? После ужина подложили дров в прогоревший костер, накормили собак и легли отдыхать. Свирепый ветер рвет натянутый полог, сыплет по сторонам золотые искры костра. Снег перестал валить, но тяжёлые хмурые тучи несутся над тайгой, не предвещая перемены погоды. Охотникам не спится. Яков поднялся, подправил костер, добавил лошадям овса. Данила кряхтит, ворочаясь на подстилке. Оба думают о трудном переходе через Бургасы.
  — Долгой ночь нам покажется, Яков, — вздохнул Данила. — Какого черта связались с мошенником охотоведом, потеряли ценное время...
  Резкий ветер с огромной силой треплет опускающийся на землю, снежный чертополох. Артельщики проснулись от холода, костер прогорел. Собак запорошило снегом, под кустами, где они лежат, торчат одни ушки. Устало поднимаясь с обогретых мест, шумно встряхиваясь, стучат собаки заледеневшей шерстью. Данила поджарил на огне козью печенку, сварил чай с крепкой заваркой. Яков вытряхнул из мешка оставленное лошадям сено, накормил собак и после завтрака обратился к товарищам:
 — Готовьте вьюки, я осмотрю местность, надо найти затесы. Перекинув за плечи ружье, он исчез в молочно-белой мгле.
 Данила подсушил потники, неторопливо уложил груз в кожаные переметные сумы, оставив под елью ненужные вещи. Проклад сидит сонный, сердитый, окидывая взглядом жаркое пламя костра. Вспомнился родной дом, заботливая Авдотья, вкусный домашний завтрак с горячими пышными оладьями, топленым молоком, поджаренными на сковородке, хрустящими корочками свиного сала... От воспоминаний тяжелее на душе... Он не может понять: прошла ночь или продолжается в мутном сумраке непогоды. Не почувствовавшие отдыха ноги гудят, нестерпимо ломит суставы. Загрузка непосильная, а впереди лежат заснеженные просторы тайги, которые необходимо преодолеть. Он страшится этих долгих, суровых для него верст. Яков вернулся не скоро. Хмурый присел у огня, налил кружку горячего чая. Данила ждет, поглядывая на него искоса, не решаясь ни о чем спрашивать. Яков оглядел товарищей, точно оценивая их достоинства, отставил недопитый чай и в раздумье заговорил:
 — Совет держать будем, куда дальше идти. Вчера поднялись выше тропы, а затем еще больше уклонились вправо и забрели в зону стлаников. Мы в вершине Хухайты. Прошлую осень зверя здесь на трубу добывал, наткнулся на свои вешала. Разгреб снег, отыскал кострище. Место опознал точно. Отсюда два пути: можно спуститься Хухайтой до Ара-Абаги и через Средний Батанай перевалить в Балбатар. Блуждать по этому пути не будем. В устье Сухайты на солонешном калтусе покормим лошадей, внизу снег мельче, смогут копытить.
 — Что ты, что ты, — запротестовал Данила. — Этот путь втрое длиннее. Кони и сегодня на голодном пайке, не выдержат они сотни таежных верст, загубим мы их. Считаю: идти на Курбу. Яков прикинул предстоящие трудности:
 — Справа Богунский голец, не пустит, прямо по Большой Марикте хода нет. Пухляк закрыл ерники, будем нырять в кочкарнике. Снова в топь можем угодить. По склону идти скользко, значит, вернемся на плато, и будем кружить, пока не выйдем к подножью Тес-Дабана или в устье Большой Марикты на Курбе. Ненастье заслепит глаза, побредем наугад. Долго так можно ходить, кони пропадут, и себя загубим...
 Растерянный Проклад слушал их, не вмешиваясь в разговор. Положение, в котором оказались охотники, представлялось ему безвыходным, но он не смел сетовать на судьбу, вспомнив, как упрашивал друзей взять его на промысел. Ни причитания жены,  ни намеки знакомых о предстоящих трудностях не могли изменить принятого решения.
   Яков поднялся, твердо проговорил:
   — Жребий бросать не будем, седлаем коней и двигаем на Курбу. Что суждено, того не избежать. Зорче тропу глядите!
  ...После трех часов трудной ходьбы по захламленной заснеженной тайге люди и животные настолько устали, что едва ноги передвигали. Яков и Данила часто менялись, поочередно вставая вперед. Прокладывать тропу с разрубкой очень утомительно. Измученный Проклад плелся сзади.                         
   Яков остановил жеребца возле сухой поваленной лесины.
   — Чаевать будем, — предложил он. — Сбросим вьюка, пусть лошади отдохнут, да и сами еле плетемся.
   Закипел походный котелок. Исхудавшие кони с впалыми боками понуро стоят в стороне, низко опустив головы, пошевеливают губами. Скорбно смотрит Яков на лошадей, понимая, что бессилен облегчить их участь. Он не жалеет себя так, как жалеет  животных.
   После обеда и кратковременного отдыха подтянули вьюки и продолжили трудный путь. Продвигаясь вперед, не встречали приметного места, заломок или затесок на деревьях. К вечеру лошадей качает от усталости и голода, идут они медленно едва тянутся на поводьях.
  Чуткий жеребец заводил ушами. Собаки бросились вперед и загремели. Лай постепенно удалялся, и через некоторое время смолк совсем.                                    
  Охотники переглянулись.   
  — Зверя стронули, — предположил Яков.— Вот она, собачья  натура, ни снег, ни пурга их не держит, будут теперь мотаться до устали.
  Охотники вышли на жировку лосей. Данила забеспокоился:
  — В глубоком снегу собаке трудно увернуться от сохатого, не угодили бы под копыта.
  Осмотрели старые следы и две свежие лежки. Данила заинтересованно заметил:                 
  — Звери ушли от нас. Переваливают на курбинскую покать, запомни направление их хода.
  Короток зимний день. В непогоду сумерки рано опускаются в хвойной тайге. Путники выбрали место ночлега. Перешагивая высокую колоду, жеребец споткнулся и упал набок. Артельщики пытались его поднять, но измученное животное лежало на снегу, тяжело вздрагивая телом.
 — Будем ночевать, — сказал Яков, отстегивая подпруги. Освободившись от вьюка, под громкие окрики людей жеребец поднялся на ноги. Жалкий, стоит он, низко опустив голову. Яков схватил ружье.
  — Легче пристрелить, чем смотреть на его мучения. Нет сил таскать его за собой.
— Погоди, Яков, — остановил Данила, — за ночь конь отдохет, может, тропу отыщем, а там на поводьях дотащим. Груз залабазим здесь. Охотники приготовили табор и вторую ночь спали беспокойно.  Отпущенные кони ходят вокруг, скусывая мерзлые побеги, тихо перезванивая колокольцами. Собаки, гонявшие зверей, вернулись далеко за полночь.
  Утром дел много. Проклад приготовил завтрак, накормил собак. Яков и Данила смастерили на рогатках верховой лабаз у двух  приметных издали сосен, ошкурили стволы — от росомахи. Уложив груз, закрыли от птиц слоем пихтовых веток.  Собрав в ведро остатки сухарей, Яков залил их тёплой водой,  подмешал последнюю муку, выпоил лошадям, разделив поровну.  Данила неодобрительно покачал головой:
 — Как сами пойдем без хлеба?  Яков простодушно ответил:
 — Стегна мяса хватит на время ходьбы.
 — А где конец ей? — не унимался Данила. С недоверием смотрит на них Проклад, в висках стучит назойливая мысль: «Где же конец этим мучениям? Или тайга скоро похоронит нас?..»  Собранный на дорогу груз приторочили на монголку и после  полудня, выбрав направление, двинулись в путь. Впереди шагает Данила, ведя вьючную лошадь, за ним поспевает Яков, подергивая повод порожнего жеребца. Конь часто останавливается, тяжело отпыхивает, широко раздувая ноздри, ему тяжело. Доброе сердце Якова сжимается от жалости к животному, с которым за долгие годы пройдены многие трудные километры...
 Третий день, потеряв тропу, идут измученные охотники, расчищая путь, протаптывая глубокий снег. Гудит злой ветер, белая пелена падающего снега застилает глаза. Люди тащат на поводьях  вымотавшихся вконец животных.  — Поглядите, — обратился к артельщикам Данила, — маленькая, монгольская лошадка оказалась выносливее могучего сибирского коня.
 — Какой он могучий? — огрызнулся Яков. — Скоро совсем завалится. Он взял ружье, подошел к жеребцу. Глядя на измученное животное, грустно, проговорил:
 — Пришел твой черед. Не могу видеть твои страдания, сам  порешу тебя. — И поднял бердану.  Конь стоит понуро опустив голову, слабо шевеля губами. От ветра и голода, перенесенной ли натуги крупная слеза навернулась в черном зрачке. Яков отбросил ружье.
 — Не могу, — прохрипел он, — застрели коня, Данила! Прекрати его мучения...
 — Погоди, братуха, — взволнованно ответил Данила, — может еще потянет. Должна же быть где-то тропа. Тайга признает сильных!
  И он повел лошадку.
  Впереди послышался его возбужденный голос:
  — Я на тропе, иди сюда!
  Охотник с конем поспешил к нему. Они стояли молча несколько минут на свежепроложенном следу. Яков с трудом выдави:
  — Это наш след... Я первым шел, срубил стланину, — он показал в сторону тропы.
  — Не знаем, где ходим, Яша,— мягко отозвался Данила. — Может, построить шалаш и переждать непогоду? Откроется Бурга-Дабан, определим верное направление. Ночью «золотой гвоздь» укажет нам путь.
  Яков неодобрительно посмотрел на брата.
  — Чем будем коней кормить? Сдохнут они, и так на краю гибели.
  — Нет, братуха, потянем, сколько сил хватит. Страшусь за  Проклада, не выдержит он...
  — Все это так,— рассудил Данила. — Час наших испытаний. Либо себя загубим, либо коней надо стрелять.
  После короткого разговора решили пересечь вчерашний след и идти направлением, куда ушли стронутые звери. Подошел Проклад. Братья не ответили на его наивные вопросы, передохнув,  двинулись дальше.
   ...На многие версты вокруг простирается труднопроходимая тайга. Белая пелена скрывает видимость, падающий снег и пронизывающий ветер затрудняют ходьбу. С каждым часом отряд  идет медленнее и тяжелее. Труднее других бредет Проклад. Часто присаживаясь на колоду, подолгу отдыхает, и, обессилевшего,  его заметает снег. Опомнившись, с трудом поднимается, пошатываясь, переставляет непослушные ноги, опираясь на палку. Он все дальше отстает от охотников, и все труднее ему догонять их.
   К вечеру люди и животные теряют способность передвигаться.  Данила оглядывает засыпанные снегом деревья, его раздражаю  холмы, слабо просматриваемые сквозь холодную, обжигающую  мглу. Яков медленно переваливается впереди, из последних сил,  разрубая проход в густых зарослях ольховника.
   — Погоди, Яков, — окликнул Данила, — жеребец снова прядет ушами. Готовь берданку, не ровен час берлога!    
 Конь, задрав морду, глядел вдаль. Вдруг, будто подхлестнутый, двинулся вперед. Обойдя человека, вышел из леса, спустился с кручи, увязнув по брюхо в снегу. Не понимая, что произошло, Яков кинулся догонять его. Снизу послышался его возбужденный голос:
  — Данила! Мы на тропе в Шабардаше! У самого подножья Тес-Дабана, опускайся скорее сюда.
 Данила сбегает вниз. Узнав место, ошалев от радости трясет Якова за плечи.
  — Мы спасены, братан! Тропа до нашей юрты в Ожергане, а там фураж и продукты.
  — Чего пугалом стоишь? — крикнул подошедшему к спуску Прокладу. — Веди лошадку, мы на тропе, чай будем варить.
 Проклад потоптался на месте, не разделяя восторгов артельщиков. Взяв лошадь под уздцы, свел вниз, где охотники варганили свежий душистый чай.
 Почувствовав спасение, люди и животные пошли быстрее, только изнемогающий Проклад брел из последних сил, думая о том, как бы не упасть.
 — Только бы выжить, — твердит он, совсем обессилев, — никогда носа в тайгу не покажу. Чья это побасенка ходит, будто промысел — забава и развлечение? Поставить бы их на мое место. На разных работах бывал, тяжелее труда, чем добывать зверя, назвать не могу. Пропади она пропадом, эта охота, сам не пойду и внукам на сто лет закажу вперед, чтобы знали об этом!
 На вершине Тес-Дабана охотники остановились.
— Наш Бурхан! — пояснили они Прокладу. — Отсюда до Ожергана спуск вниз. Надо сегодня добраться до продуктов, в том наше спасение.
 Яков достал из коробка несколько спичек, Данила отрезал сыромятный ремешок, и все это с почестями оставили здесь. На ветвях деревьев вокруг покачиваются на ветру веревочки и шнурочки, тряпочки разных размеров и цветов.
  — В бурятского бога не веруют, а подношения приносят, — ворчит Проклад.
 — А мы своего, таежного, бога чтим, это он нас к тропе привел, — улыбаясь, ответил Данила.
 — Отчего раньше ваш бог этого не сделал?
 — Тебя тешил.
 Проклад не ответил на неуместную шутку друга. Слова показались обидными, он едва держался на ногах.
                        
  Выход
  Охотники-любители Степан Иванов и Петр Бурдуковский из деревни Хасурта занимались пушным промыслом в междуречье Малой и Большой Марикты, по кедрачам Тес-Дабана. На правобережье Большой Курбы в густых зарослях стланика гоняли соболей, по сосновым гривам стреляли белок, в ключах добывал колонков и горностаев. Выходили к подножью Бурга-Дабана, высочайшего гольца по хребту Улан-Бургасы, но не спускались за перевал: там, по Ара-Марикте и другим притокам Турки, охотились промысловики, зашедшие той же тропой.
  Охота в начале сезона была удачной. В последней декаде ноября погода резко переменилась, холодный северный ветер принес гольцов тяжелые тучи, крупными хлопьями повалил снег, все закружилось в белом чертополохе. Лес загудел вершинами хвойных крон, низкое небо опустилось над тайгой, закрывая хребты сплошной сизой пеленой.
  Охотники прекратили промысел, отсиживались в зимовье. Готовясь к выходу, сортировали пушнину, садили на пялки соболиные шкурки, отмывали от крови и оправляли для сдачи боровую дичь.
  Поздно вечером залаяла собака. Ее поддержали голоса других лаек, и вот уже нестройный псовый хор слышится в тайге. Накинув шинель, Степан вышел из зимовья. Петр слышал, как он постоял, настороженно прислушиваясь к ночной вьюге, раздраженный беспричинным лаем, крикнул на собак:
  — Уймитесь, гамоюны!
  Широко распахнув дверь, впустил в зимовье клубы холодного зимнего воздуха. Поставив на печь чайник, задумчиво произнес:
  — Видимо, зверь прошел близко, вот и шумят на него.
  Но собаки не унимались, все громче заливаясь лаем, извещая людей о ночной тревоге. Сквозь непогоду послышался слабый звон колокольчика, приближаясь, становился все громче. Охотники с лошадьми, завершив промысел, возвращаются через Бургасы с притоков Турки. Накинув на плечи одежонку, хозяева вышли встречать гостей.
  Впереди идет кряжистый дед, с окладистой бородой, в меховой ушанке, высоких гураньих унтах. Закуржавевший на ветру, напоминает он сказочного Деда Мороза. Он ведет в поводу вороного жеребца с косматой гривой, без седла. Степан живо представив трудные километры пройденного пути. Приметил по впалым бокам животного, сколько голодных дней и ночей провел конь под белой пляской вьюги, и сочувственно покачал головой. Старик несет за спиной старенькую берданку. Спеша поспевать за ним, широко вышагивает другой охотник, в бушлате, ичигах, темных суконных штанах. Уши заячьей шапки подвернуты вверх. Раскрасневшееся лицо, выразительный взгляд и живость движений выдают в нем беспокойного человека. Он ведет под уздцы карюю монгольскую лошадку под кавалерийским седлом без вьюка. За плечами — двуствольное ружье центрального боя.
  Далеко позади плетется старичок с одноствольным ружьем, в домотканом зипуне, подтянутом кушаком. Опираясь на посох, с трудом переставляет ноги. Выбравшись из ерников, направляется к сосновому мысу, где маячит освещенное окно зимовья. Хозяйские собаки на привязи недружелюбно рычат на прибежавших псов.
  — Мир на стану, добрые люди! — пробасил идущий впереди.
  — Здравствуйте, дядя Яков, — отозвался Степан. Он помог привязать лошадей, гостеприимно пригласил пройти в зимовье. Петр подтопил печь, поставил вскипятить свежей воды на чай.
  Яков и Данила вошли в зимовье. Просторное для двоих, оно показалось теперь тесным. Охотники подсели к столу. Подавая ужин, Степан спросил:
  — Кто с вами третий? Почему не заходит?
  Данила расхохотался:
  — За дверями друг наш ситный, Проклад, оставь его в покое. Нахлебался таежных километров. Всю жизнь баранов пас, под старость лет решил изведать промысловое счастье. Сидел бы с Авдотьей на печи. Мы с Яковом сызмальства по лесам шляемся, нам, паря, сподручно...
  Степан вышел, пригласил Проклада выпить с дороги кружку горячего чая. Тот отказался.
Яков деловито пояснил:
  — До нашей юрты в Ожергане два часа хода. Решено сегодня прийти туда, там продукты и фураж лошадям. Если Проклад зайдет, ему не подняться, а отставать не желает.
  За ужином Данила рассказывал смешные и страшные истории, увлекая слушателей веселой и складной болтовней. Когда заметно завирался, Яков хмурил густые брови и говорил:
  — Довольно ахинею нести. Городишь всякую чепуху.
  — Не любо — не слушай, а врать не мешай, — отвечал тот лукаво. Поднявшись из-за стола, скороговоркой поблагодарил хозяев за ужин: — Спасибо за хлеб, за кашу, за милость вашу! Бог напитал, никто не видал, а кто и видел, тот не обидел.
  Охотники обменялись впечатлениями о сезоне промысла, сравнивали пушнину местных ключей с принесенной с туркинских склонов, оценивая посадку шкурок соболей амурского и баргузинского кряжей.
  Яков забеспокоился:
  — Пора шагать, Данила, лошади третий день голодны. — И он рассказал, как в непогоду заблудились на перевале, с каким трудностями вышли на тропу у подножья Тес-Дабана. Степа приготовил ведро мучной болтушки, выпоил лошадям.
  — Не забывай меня, Воронко! — похлопал он коня по косматой гриве. — Встретимся в тайге, потянешь мою котомку.
  Яков напомнил Даниле:
  — Проклад ждет, пора добираться до своего жилья.  Тот сокрушенно ворчал:
  — Не позволяешь с людьми поболтать, сколько я живого слова не слышал? Ты молчишь, как пень, сопишь в норки, Проклада хворь одолела. А лощади не сдохнут, с ветерком докачаются до корма, всю ночь у копны будут стоять.                 
  Обращаясь к охотникам, с иронией проговорил:
  — Леший нас водил на перевале. Говорил Якову: крестись! А он к прабабкам меня посылал. — Подмигнув Петру, нравоучительно заметил: — Смекай, парень, что к чему. С природой не шутят! Задержка двумя днями дорого нам обошлась. Случается, что милая тайга немилостью оборачивается...
  Путники отвязали коней, Яков подошел к Степану:
  — Следом человек должен идти, с нами на Турку увязался, да не поладили мы. Бог с ним, примите как охотника, он сам вам все расскажет.
  Артельщики ушли в Ожерган. Единственное оконце зимовья излучало тусклый свет, вырывая из мрака освещенный участок. Ночь накрыла тайгу, колючие клубы снега вихрями кружатся редине леса. Порывы ветра сбивают кухту, она падает, издавая глухой, ухающий звук.
 
 ...По проложенному охотниками следу в ночном мраке медленно передвигается высокая сгорбленная фигура в шинели с легкой понягой и ружьем за плечами.
  Изможденный Андрей бредет, угадывая тропу чутьем таежника. Усталость берет свое, хочется спать, глаза непослушно смыкаются, он впадает в короткое забытье. Ноет тело, разбитое многодневными мытарствами по заснеженной тайге. Он понимает: если отстанет от стариков и тропу переметет нестихающая пурга, ему не выбраться из незнакомой местности. Постоянно мучивший голод чувствуется не так остро. Обжигает упрямая навязчивая мысль: «Неужели не хватит сил?» В забытьи, в короткие мгновенья, когда воля уступает благодушию, он видит перед собой пятилетней сына. Маленький Васютка тянется крохотными ручонками и отчаянно кричит: «Папочка, приходи!»
  Андрей вздрагивает, очнувшись от болезненной дремы, превозмогая усталость, двигается дальше. Давно чудится далекий лай собак, сливающийся с гулом ветра, со стоном деревьев в разноголосом хоре разбушевавшейся стихии. Он не чувствует, как снежная пыль колючими иглами осыпает его с головы до ног, сползает за воротник, потом скатывается по бороде. Охотник окончательно выбился из сил, в кромешной тьме не в состоянии нарубить на ночь дров.
   -— Сколько еще идти? — спрашивает он себя, возвращаясь в реальность. — Если упаду, мне не подняться.
 Волоча ноги, вышел на опушку леса, с высокого косогора увидел ровное поле ерников, а на другом краю, в редком сосновом бору, оконце избушки, освещенное тусклым светом. Он не поверил, что видит свет. Из трубы вырвалось ярко-желтое пламя. Андрей принял все это за мираж, но грызня собак, громкие окрики людей заставили поверить в спасение.
  «Это старики», — подумал охотник и понял, что кончились невзгоды, нечеловеческие страдания, пришел долгожданный отдых.
  Четвертые сутки он тщетно догоняет артельщиков, идет к ним с раскаянием и надеждой на прощение. Они на ходу быстрее, ослабевший от голода, Андрей не может догнать их. У зимовья встретили прибежавшие раньше собаки, с радостным визгом они прыгают на грудь, извещая, что трудности остались позади...
  Андрей снял ружье и понягу, поздоровался с охотниками, вошел в зимовье. В лицо пахнуло жарким спертым воздухом, какого он давно не ощущал, запахом глухариного супа. И вновь резко почувствовался голод.
  Степан встретил его с улыбкой, умным, с хитринкой взглядом:
   — Однако, намыкался, так поздно идешь в непогоду? Снимай шинель, чай согрет.
  Не дожидаясь второго приглашения, Андрей поспешно разделся.
  — Дай курнуть, — потянулся он к Степану. Взяв окурок, глубоко вдохнул едкий махорочный дым, жмурясь от удовольствия. Но тут же склонился, долго вздрагивала его сгорбленная спина. Поднявшись, смахнул слезу, навернувшуюся от глубокого грудного кашля. — Без махры труднее жить, чем без хлеба! Вторую неделю о куреве извожусь, знал бы дорогу, давно бы пришлепал.   Бросив окурок, подсел к столу. Обжигаясь, торопливо глотает горячий напиток, размачивая черные сухари, смачно хрустит, обнажая ровные прокуренные зубы.
  — Давно деды миновали?
 Степан ответил не сразу:
  — Часа три назад, должны уже быть в Ожергане. Согревая ладони горячей кружкой, Андрей низко склонил голову:
  — Там мои харчи на весь промысловый сезон. Белковал я тощаком, врозь от стариков. Многому научила эта охота.
  Степан налил миску супа, поставил перед Андреем.
  — Теперь наводи шею, наедайся за весь сезон.
 Петру не терпелось узнать обо всем.
   — Почему так вышло? — полюбопытствовал он.
   Степан строго взглянул на товарища, и тот умолк, занялся своими делами.
   — Неладно получилось, — начал рассказ Андрей, — один я во всем виноват. — И поведал, как шел через перевал проложенной  артельщиками тропой. Он как бы заново пережил эти дни...
    ...Утром Андрей подошел к затесам и обнаружил следы охотников с лошадьми. «Прошли не более часа назад, — определи  Андрей. — Путь проложен, буду и я собираться. Вернусь в хижину, соберу поклажу и завтра со светом — в добрый час!»
    Напрасно Андрей успокаивал себя, он не знал, как скоротать этот последний день в холодной юрте. Пересортировав добытые  шкурки, без нужды старательно рубил дрова. С вечера долго не  мог уснуть, тяжкая вина перед товарищами, необъяснимая тревога вызывали недобрые предчувствия. Начало светать, когда, измученный бессонницей, он крепко заснул. Проснулся от холода. В очаге прогорели последние угольки, за дверями повизгивают голодные псы. Через дымовое отверстие в крыше падает ровный дневной свет. Охотник раздул огонь, поставил согреть котелок, навалившись на стенку, прислушался к резким порывам ветра. «Сутки как ушли артельщики, — с тревогой подумал он. — Погода портится, надо спешить».
   Он съел двух поджаренных на огне белок, запил крепким отваром чаги. Мясо без соли показалось противным.
    Андрей вышел из зимовья. Голодные собаки выжидающе смотрели в глаза. Он никогда не замечал в их взгляде такой холодной отчужденности, и теперь впервые его помощники показались ему  врагами... Он поежился от неприятного чувства вины перед жалкими существами. Надев понягу, медленно побрел к затесам. Порывы ветра и косой падающий снег слепят глаза, кроны могучих  кедров раскачиваются. Им овладевает беспокойство.
    Охотники идут неуверенно, часто меняя направление. «Может, меня хотят сколоть с тропы? Какой в этом смысл?» Мысли путаются, поднимается тревога: как он одолеет перевал?
    Спустившись в ключ, где охотники вытаскивали жеребца из топи, он понял, что артельщики заблудились. Время за полдень, но Андрей решил ночевать на их таборе. Есть нечего, предстоит трудный путь через Бургасы, неизвестно, какие усилия потребуются от него. Непогода мешает добывать пищу, он не может убить даже кедровку, а после трудного перехода так хочется есть!
    Заглушив тупую боль в желудке пустым отваром чаги, живо представил, как нелегко будет одолеть перевал без продуктов.
    «Может, догоню стариков? — с надеждой рассуждал он, — не ахти ходко идут».
 Вьюга не утихала. Чуть забрезжил рассвет, Андрей уже в пути, бредет мрачный, ко всему безразличный. Из-под снега выпорхнула пара рябчиков, отлетев, села на ветки. Андрей выцелил ближнего, надавил гашетку. Осечка. Оттянул тыльник затвора на боевой взвод, но рябчики перепорхнули на соседнюю елку и спрятались за ствол в густых ветках. Загремели собаки, обе птицы снялись и улетели. Впервые за промысловый сезон Андрей не выдержал, громко закричал на собак. Выбросив патрон, вспомнил народную мудрость: на кого люди, на того и бог!
  Идти трудно, вьюга заметает следы, на открытых местах их приходится искать. В сумерках, выбившись из сил, Андрей добрался до ночлега охотников. Осмотрев наскоро срубленный лабаз, представил, как тяжело идут старики. Лошади ослабли, таежники потеряли направление. Только по этой причине они могли оставить необходимый в пути груз.
   «Их трое, — думал Андрей, — они с провиантом. А как одному, голодному, брести сквозь тайгу, через перевал?..»
  Поджаривая последнюю тушку белки, думал о строгих неписанных законах тайги: приходя в охотничье зимовье, пользуйся всеми удобствами, вари, что оставлено, но при любых обстоятельствах не смей без хозяина вскрывать лабаз. Не имеешь права уносить из чужого жилища самую малость.
  «Как должен поступить я? Иду без хлеба и соли, давно нет щепотки табака, по-волчьи скитаюсь в глухих ключах. Может, взять в дорогу сухари и соль? Для этого потребуется зорить лабаз. Рано или поздно старики узнают об этом... Дед рассказывал мне, что в старое время за кражу наказывали самосудом. Нет, не нарушу таёжного закона, скорее умру на тропе».
  Андрей сидит у огня голодный, расстроенный, вспоминая трудный промысловый сезон. В памяти всплыл сон у прижима, когда пришли на Турку: он стремился догнать повозку, но так и не смог этого сделать. «Сон в руку! — подумал Андрей. — Видно, не догнать мне стариков...»
  — Так и случилось, — закончил он свой рассказ. — Лабаз я не  тронул, хотя решался вопрос жизни и смерти. Потерял веру в себя,  уже не мог передвигаться и, если бы не мысли о пятилетнем сыне,  давно бы свалился в изнеможении...
  Петр с уважением посмотрел на Андрея, Степан сокрушенно  покачал головой:
  — Вы из одной деревни, да и, кажется, в родстве?
  — Таежные законы не чтут родства, за основу принимают человечность и способность каждого заниматься промыслом. Напившись чая, Андрей опорожнил миску супа и с аппетитом ел отваренные куски глухариного мяса. За разговорами подчистил все, что стояло на столе. Попросил:                    
  — Налейте еще!?     
  Охотники переглянулись.         
  — Не жаль пищи, жаль твоего живота.
  Андрей посмотрел на Степана таким умоляющим взглядом, что тот не выдержал, достал сухари, поставил на стол котелок с оставшимся супом. Но усталость сморила Андрея, он прилег на нары и тотчас захрапел. Степан укрыл его овчинным полушубком, наказав Петру:                                           
  — Ночью жарко не топи, достань из аптечки желудочные таблетки, проснется, подай лекарство.                         
  Таежный опыт не обманул Степана. После утомительного перехода и длительной голодовки нервы Андрея сдали, и он тяжело заболел. Резь в животе сопровождалась высокой температурой.   Охотники ухаживали за больным как умели, как могли в этих сложных условиях.  Вскоре ветер сменил направление, и вьюга утихла. В тайге воцарилась необычная тишина. Андрей почувствовал себя лучше, и Петр помог ему выйти к людям. На обратном пути завернули к юрте в Ожергане. Андрей попросил парня подняться на лабаз, снять продукты, оставленные Данилой. Петр поднялся по бревенчатой лестнице, сбросил тяжелый мешок с широко начертанной буквой «А». Хозяин, развязав приметную цветную тесемку, вытряхнул на снег содержимое. Оглядев запасы продуктов, в которых остро нуждался в охотничий сезон, смачно выругался. Петр смотрел непонимающим взглядом, не смея ни о чем спросить. Обида обожгла Андрея — за голодный промысел, за трудный выход, за риск, сопровождавший его на всем пути. Он поднялся, медленно побрел вниз по тропе.
   — Что делать с продуктами? — крикнул Петр.
   Андрей оглянулся.
   — Делай, что хочешь, — ответил он коротко и, махнув рукой,  пошел дальше.
   Петр проводил Андрея до местечка Худок, там жил одинокий  лесник. Заложив в легкие розвальни быстроногую лошадку, он  укутал охотника в собачью доху и увез в больницу.
  
  Вернувшись в родное село, Проклад попросил Якова не рассказывать людям, с каким трудом он выходил из тайги. Дал себе  святой обет никогда не ходить на промысел, не завидовать чужому талану... Он остался доволен выделенным равным паем пушнины, добытой артельщиками за сезон, и в Душе восхищался праведными и честными законами тайги.
 Крепчают морозы. Охотники собрались у Якова отметить окончание охоты. Вспоминали тайгу, грустили о том, что закончен сезон белковья и собакам сидеть на привязи до будущей осени.
  — В этом году, — признался Данила, — пожадничали на добычу, промахнулись в расчетах. С непутевым охотоведом потерявши время, поздно вспомнили о перевале. Двумя днями раньше ушли бы без беды. Мы-то привыкшие, а Проклад намаялся. Вспомни, Яша, как жеребца хотел стрелять.
  Тот отмахнулся, не желая воскрешать в памяти трудное время на перевале.
  — В такую вьюгу на гольцах немудрено гибель сыскать, — заметил он тихо. В дверь постучали, на утвердительный голос хозяина вошел Андрей. Охотники прекратили разговор, пауза смутила Андрея.
  — Пришел покаяться! — выдавил он сквозь зубы. — Неправ был, когда ушел от вас.
  Данила взглянул строго:
 — Садись, коли пришел, толковать будем.
  Проклад заерзал на стуле, чувствуя неловкость.
 — Пойду, — невнятно пробормотал он.
 — Сиди, — цыкнул на него Яков, — разговор общий. — Обращаясь к Андрею, спросил:
 — Уговор за этим столом помнишь? Дело артельное, вклад равный, риск и мытарства одни. Считаешь, способности разные? Это дело наживное. И медведя можно на бочке научить ходить. В тайге надо крепко держаться друг за друга, с каждым может приключиться беда. Тебя бы больного Данила не бросил.
  Андрей виновато склонил голову, он давно осознал совершенную ошибку. За необдуманный шаг поплатился покоем, здоровьем молил теперь об одном, чтобы артельщики его простили.
 Данила спросил:
 — На сколько твой пай оказался весомее?
 Андрей оживился:
  — На два соболя! — Распахнув куртку, вытащил из-под ремня две темные шкурки и положил их на стол. — Возьмите, ради Бога, снимите с меня вину.
 Яков деловито встряхнул пушнину, с видом знатока продул подпушь, подал одну шкурку Прокладу:
 — Труднее всех выходил, вот тебе довесок! Купи Авдотье на платье и вспоминай охоту добрым словом. — Вторую шкурку вернул Андрею: — Нам своего хватит, обиды на тебя не держим.
 — Есть, мужики, другой разговор, — чувствуя себя неловко, заговорил Андрей. Он замолчал, подбирая слова. — Записку в старой юрте обнаружил. — Развернув охотничий билет, достал свернутое послание и прочитал текст.
 Данила с интересом взглянул на него:
    — Нас подозреваешь?                
    —Да нет, — смущенно оправдывался Андрей, — хотелось узнать истину. Видимо, Поликарпов честный человек.
    — Помнится, пропал лесничий в тайге тогда и, кажется, его не нашли. Обратись в органы, там тебе растолкуют. Позови нас в свидетели, мы сможем дать показания.
  Андрей скромно попрощался и ушел.

    Яков и Данила рассортировали пушнину и в свободный день уехали в районный центр.
    Разбирая приготовленные связки, продувая дорогие соболиные шкурки, заготовитель, охотовед по образованию, приветливый Макар Белоглазов, хвалил таежников за добротно обработанные меха:
    — Трудовая слава вам, мужики. В заготовках пушнины уверено первое место по району удерживаете. Опыт у вас и трудолюбие, умеете добыть и мастерски обработать. Иркутская пушно-меховая база отмечает ваши шкурки как одни из лучших. Понижения цены на ваши меха не поступало.
    — Однако не все так думают, — заметил Данила.
    — Кто против справедливости?
    Помолчав, Данила ответил вопросом:
    — Скажи, Захарыч, есть в ваших рядах охотовед Помулев?
    Макар неодобрительно покосился на стариков:
    — А в чем, собственно, дело? Может, закон нарушили? Районный охотовед Митяй Помулев недавно вернулся из отпуска, сказывали, родных на западе навещал. Мать у него больная...
    — Божья матерь у него, — перебил Данила. — Любопытно, каков он из себя?
    — Да вот он, легок на помине, идет с директором по двору,— махнул рукой Макар, указывая в окно.
    Старики припали к замерзшему наполовину стеклу, с интересом разглядывая проходивших мимо людей.
   — Тот самый, стервец, — тыча пальцем в окно, сердито заметил Данила. — Говоришь, на запад ездил, мать проведать? А двойника у него нет? — размахивая руками, взволнованно кричал Данила.
  — В хитрой улыбке шрам прячет... Тот, что ли?
  — Есть, Данила, шрам на его лице. Кажется, память с войны осталась. Имеет награды за подвиги. Да ты растолкуй, в чем дело? За что на охотоведа взъелся?
    Данила успокоился и попросил заготовителя:
    — Прими пушнину, Макар, и не обессудь.
    Закончив свои дела, охотники разыскали знакомого милиционера. Зиновий Трифонов встретил сельчан приветливо, расспросил о знакомых и близких, о новостях последних лет. Выслушав неторопливый рассказ стариков о сомнительном поведении районного охотоведа, связался по телефону со следователем Корытовым и попросил о встрече.
  В кабинет явились в конце рабочего дня. Следователь Матвей Иванович Корытов, плотный, лысеющий мужчина среднего роста, познакомившись с охотниками, предложил присесть. Мужики осмотрели просторную комнату. Тяжелые шторы наполовину закрывали широкие окна, вдоль стен расставлены мягкие стулья. У среднего окна над дубовым письменным столом с портрета выразительно смотрит на присутствующих худощавый, с бородкой человек в военной фуражке. Заметив любопытный взгляд Данилы, Зиновий толкнул его в бок и шепнул:
  — Феликс Дзержинский, соратник Ленина.
  Данила понимающе кивнул. Корытов открыл блокнот, внимательно посмотрел на стариков и спросил:
   — Какие неотложные дела привели вас ко мне? Зиновий поднялся и по-военному отчеканил:
  — Разрешите доложить?
  Следователь остановил его:
  — Садись, Зиновий Варфоломеевич, и спокойно рассказывай по порядку. Что там стряслось? Об охотниках давно наслышан, а вот познакомиться не доводилось. Рад встрече. Выкладывайте, — мягко улыбаясь, сказал он.
  Зиновий раскрыл, папку:
  — Речь о районном охотоведе Помулеве. Охотники встречались с ним в тайге месяц назад, при довольно странных обстоятельствах. Они сами все расскажут.
  Старики переглянулись. Данила, заметив во взгляде Якова неодобрение, растерялся, не зная, с чего начать.
  — Может, наши подозрения напрасны,— он смущенно теребил в руках шапку, — только факты не переиначишь. — И он неторопливо изложил все, что произошло на промысле при встречах с  охотоведом. Закончив, напомнил содержание записки, которую зачитал им Андрей, выложил на стол патрон от пистолета ТТ.
  Следователь, не перебивая его, записывал в блокнот. Его лицо оживилось. Оторвавшись от записей, спросил Данилу:
  — Где записка?
  Охотники помедлили с ответом.
 — Если Андрей не потерял, хранится у него.
 Корытов вытер платком лысую голову, задал несколько вопросов по существу дела и попросил, благодарно пожав руки охотникам:
  — О нашем разговоре никому ни слова. Мы за ним наблюдаем, ваши показания ускоряют развязку. Помулев вас видел? Завтра утром поедем к вам в село, необходимо встретиться с Андреем. Я должен во всем разобраться, сопоставить факты. Теперь вы свободны. Куда утром подъехать? Зиновий Варфоломеевич, лучше, если они у тебя отдохнут. Вы, кажется, из одной деревни? Прими их по старой памяти.                                

  Государственного преступника Помулева-Мазулевича взяли под стражу ночью на его квартире. Корытов записывал анкетные данные.
  — Гражданин, ваша истинная фамилия, имя и очество?
  — Мазулевич Альберт Моисеевич.
  Следователь посмотрел на него испытующим взглядом и добавил:
 — В годы войны вы были полицаем по кличке Мося. Так, кажется, вас называли немцы? После войны стали Андреем Мирошниченко, а теперь — Помулев Митяй Иннокентьевич. Год и место рождения?                                                
  — Двадцать второй, — нехотя ответил Мазулевич.        
  Корытов уточнил:                                       
  — Тысяча девятьсот двадцать второй.
  — Не в прошлом же веке я родился.                   
  — Отвечайте без комментариев, точно и лаконично. Не в куклы с вами играем. Место вашего рождения? — повторил следователь свой вопрос.                                         
  — Деревня Адамово Полоцкого района Витебской области.
  — Добровольно пошли служить к немцам?                
  Мазулевич молчал.                   
  Состоялся первый предварительный допрос. Преступник не отрицал содеянного, давал следствию искренние показания.      
  — Устал волком жить среди людей, — признался он, — постоянный страх жжет душу, направляет действия, руководит рассудком. Прошу отметить в протоколе, что я добровольно сдаю государству пятьдесят шесть отборных соболиных шкурок и восемьсот семьдесят пять граммов намытого вот этими руками золота. Ценности найдут охотники по моим приметам. Они хорошо знают тайгу. Я вас очень прошу, гражданин следователь...— Он замолчал, собираясь с мыслями, и дрогнувшим голосом тихо продолжал: — Вы можете меня расстрелять, но, ради всего святого, не обвиняйте семью. Они ничего не знали о моем прошлом…
  — А что в жизни для вас святого, Мазулевич? — перебил его Корытов.
  Преступник широко раскрыл глаза, ударив себя кулаком в грудь, истерически закричал: — Дети! Дети мои! Умирая, всем горло за них перегрызу!  

  Следователь кивнул милиционеру:                       
  — На сегодня хватит, уведите задержанного.

 Преступник Мазулевич рассказал о трагической встрече с лесничим Поликарповым в заброшенной юрте у глухого таежного ключа.
   — Не думал, — склонив голову, не оправдываясь, не скрывая истины, говорил Мазулевич, — что через столько лет после войны встречу на чужбине человека, которого пытал в концентрационном лагере. Вы видите предательский шрам на моем лице? Я уехал из родных мест на край света после окончания войны, убил честного парня, забрал его документы и поступил в пушно-меховой институт. С успехом окончил его, но жил под тяжестью страха, когда же меня узнают? Время шло, я заслужил доверие на работе, уважение соседей, завел семью. Но неприятное чувство беспокойства не проходило. По ночам снились кошмары. Только в тайге обретал спокойствие. В глухомани построил теплое, уютное зимовье, уходил туда укрыться от ненавистных мне людей, а главное — от самого себя. По рассказам мудрого старика, к которому вошел в доверие, обнаружил золото. В крутом ключе соорудил примитивную тарку, начал мыть дорогой металл. Человеческая натура имеет склонность к жадности. Чем больше крупинок золота добывал, тем больше хотелось работать. Каждую осень стрелял соболей, просушивал по выбору посаженные шкурки, хранил на скрытом верховом, плотно сколоченном лабазе. Я не имел четкого представления, где найду сбыт ценностям, но тяга к обогащению довлела над моим сознанием...
   — Говорите по существу, — перебил его следователь.
  — Ранней осенью, в разгар бабьего лета, тайга полыхала разноцветной радугой, а я в дедовской полусгнившей юрте неожиданно столкнулся с человеком, который знал мое прошлое.
  — Кто это был? — спросил следователь. Степан Поликарпов. Советский военнопленный под номером 624 в концентрационном лагере, где я служил надзирателем.
  — Уточните время вашей встречи.
  Мазулевич задумался.
  — Последняя декада сентября, кажется, двадцать четвертого или двадцать пятого числа, три года назад. — Он замолчал, насупившись.
   — Продолжайте, — сказал Корытов.
  Поликарпов узнал меня. Он предложил вместе выйти из тайги, чтобы сдать меня властям. У меня не было выбора... Мы сидели как враги в одной юрте друг против друга, и только огонь смолистых поленьев символически разделял нас. Каждый думал о своем, у обоих в руках заряженные ружья... Тяжелое молчание прервал Поликарпов. Он сказал, что работает лесничим, пришел сюда осматривать деловую древесину для будущего леспромхоза. Предупредил, что будет стоять на букве закона и передаст меня правосудию. Тогда мелькнула мысль убить его. Предвидя дуэль, Поликарпов предложил разрядить ружья и поменяться патронташами. У нас были разные калибры. Я первым протянул ему свои патроны, но он не мог знать, что в кармане остались два роковых заряда…
 Он ушел к ручью принести воды, а я, зарядив ружье встретил его выстрелом в грудь. Закопав труп, вернулся в свое зимовье. Там была фляжка со спиртом. Забыв обо всем, напился до такой степени, что потерял сознание. Тогда впервые почувствовал, что рано или поздно меня раскроют и пришибут, как собаку. Во мне поднялась злоба, отвращение к людям, к самому себе, ко всему земному... А жить чертовски хотелось. Это странная черта человеческой натуры — цепляться за жизнь в самых трудных условиях.
    Корытов оборвал его:
  — Довольно! Ваши умозаключения никого не интересуют. — Он кивнул стоящему у дверей сержанту: — Уведите арестованного.

    Изучая дело государственного преступника Мазулевича, следователь пытался понять причины, побудившие простого деревенского парня изменить Родине. Его родичи — потомственные хлеборобы, в школе был принят в комсомол. Положительные характеристики сохранились в архивах.                                  Через два дня в кабинет следователя ввели арестованного. Обращаясь к Мазулевичу, Корытов сказал:
    — Вы — крупная птица, ваше дело передано в областную прокуратуру. Судить будут там, где совершали гнусные преступления.
 Завтра увезут. Я хочу задать несколько вопросов. Мне непонятно, что толкнуло вас на тягчайшее преступление? Вас, человека из  обычной крестьянской семьи. Тысячи таких парней бесстрашно  умирали на полях сражений в те ужасные годы, не думая о славе  смерти или почете. Они защищали Родину, свой народ. Как вы, их - сверстник, могли пойти по другому пути?                 
   — Могу разрешить ваши сомнения, гражданин следователь —  криво улыбнувшись, заговорил Мазулевич. — Сколько я помню  себя, столько ношу на лице этот отвратительный шрам. В школе  одноклассники смеялись надо мной, а когда влюбился в девушку  она просто предпочла другого. Чувствуя себя чужим среди себе подобных, я озлобился, физическое уродство сделало меня моральным уродом...
   Корытов смотрел преступнику в глаза, изучая его. Хотелось  понять этого странного человека. Перед ним сидел сильный, ладно сложенный мужчина. На осунувшемся за последние дни лице  лежала печать озабоченности, душевной подавленности. Корытов удивился, увидев в темных, волосах Мазулевича седую прядку, которую не замечал раньше. «Видимо и этот до конца опустившийся человек, за плечами которого смерть многих ни в чем не повинных людей, способен переживать», — подумал он.
 — Что чувствовали вы все эти годы? — задал следователь новый вопрос. — Вы жили под страхом возмездия за свои черные дела, но сумели войти в доверие, а главное, что не могу понять, зачем завели семью? Какое моральное право, имели сойтись с Натальей Завадской? Вас могли арестовать каждый час!
  Мазулевич вскочил. Его глаза налились кровью, как у затравленного зверя.
 — Вы не считаете меня человеком! — закричал он. — Я чужд вам. А знаете ли вы, как я страдал все это время, не находя выхода из тупика? Наталья, — его глаза повлажнели, — первая женщина, которая поняла меня... — Он сник, заговорил, запинаясь робко и жалко, как провинившийся школьник: — Она дорога мне, умру с ее именем. Какая бы смерть меня ни ждала, в последнем взгляде будут мои дети.
  На следующее утро преступника увезли.

  В клубе семейского села проходило общее собрание. Выступил Зиновий Варфоломеевич, в нескольких словах рассказал о поимке государственного преступника, о том, как в этом деле помогли земляки-охотники. Передал слово следователю Корытову. Матвей Иванович неторопливо поднялся, подошел к краю сцены, заговорил ровным спокойным голосом:
  — Отголоски войны долго будут тревожить наши сердца. Трудную битву выдержал советский народ и не дрогнул, сплотился воедино, победил такого коварного врага, каким является гитлеровский фашизм. Велика заслуга нашего народа в освобождении человечества от рабства гитлеровского рейха. Но были выродки, подобные Мазулевичу, которого помогли раскрыть ваши односельчане Яков и Данила Стулевы. Не думая об опасности, смело выслеживали врага. В Данилу преступник стрелял ночью, когда тот отдыхал у костра. За смелость и находчивость охотники Данила, Яков и Андрей награждаются ценными подарками и грамотами райкома.
  Председатель райсовета со словами благодарности вручил труженикам тайги похвальные листы и ценные подарки. Стесняясь, выходили они к сцене, кивали председателю, получив награды уходили на свои места.

----
Сканирование и обработка: Андрей Зарубин