Приангарье - Бурундук

Приангарье: страницы истории
Кто был первым?
В. Огарков

В самом деле, кто и когда ступил на эту землю? Увы, точного ответа нет и теперь вряд ли когда будет. Но есть суждения, в равной степени обоснованные. Например, склонные к маленьким преувеличениям газетчики называют первопроходцами первых строителей Братской, Усть-Илимской, Богучанской гидростанций – они, дескать, принесли сюда жизнь и разбудили дремавшую тайгу. Отчасти это так. Но сотрудники Новосибирского института истории, филологии и философии Академии наук СССР имеют веские основания утверждать, что голоса людей «будили» здешние леса задолго до того, а именно 7-8 тысячелетий назад. Возможно, и раньше.

В зонах затопления всех названных станций, в устьях Вихоревки, Илима, Бадармы, Тушамы, Едормы, ковы и других крупных притоков Ангары экспедициями  института сделаны многочисленные археологические находки, возраст которых уходит в темные глубины времени. Это каменные и костяные орудия труда, осколки гончарных изделий, украшения из бронзы и нефрита. Лет десять тому назад усть-илимцы могли увидеть и даже потрогать эти предметы древности, которые, между прочим, никакой сенсации не произвели, а лишь подтвердили теорию академика А.П. Окладникова о заселении берегов Ангары в эпоху неолита и палеолита.

По останкам, найденным в древних захоронениях, удалось определить, что обитавшие здесь люди были в основном монголоидного происхождения. Возможно, это были далекие предки кочевников-тунгусов, которые встретили передовые русские отряды, пришедшие сюда из-за Урала.

Поиски новых земель, богатых пушниной, ценной рыбой, лесом и золотом, вели русских служилых людей все дальше и дальше на Восток и на Север. О причинах и характере их продвижения написано достаточно много, а потому лучше будет остановиться на чисто местных особенностях колонизации Восточной Сибири. Лишь бегло сообщим, что в 1618 году казаки Енисейского острога начали двигаться на восток по крупнейшим притокам Енисея-батюшки – Нижней, Средней (Подкаменной) и Верхней (Ангаре) Тунгускам. Отряды двигались снизу вверх, то есть против течения.

Сейчас, когда от Ангары, превращенной в каскад водохранилищ, почти ничего уж не осталось, трудно даже вообразить, каких усилий стоило поднимать неповоротливые гребные струги встречь напористого ангарского течения, с мощью которого редкая из крупных рек может сравниться. Достаточно сказать, что даже современная байдарка, быстроходная, легкая и маневренная, с превеликим трудом проходит здешние быстрины, а по большинству шивер (не говоря уже о порогах!) не может подняться и вовсе. То есть едва ли не половину пути казакам приходилось оставлять бесполезные весла и впрягаться гуськом, по бурлацки, в спасительницу-бечеву. Отсюда, кстати, и возникло местное слово «бечевник» - участок берега против шиверы.

Кто были эти решительные и мужественные люди – первопроходцы? Кто был способен на каждодневный изнуряющий труд, на опасный поход по суровой незнакомой местности и всевозможные лишения? Как говорится, кого тут только не было – здесь и бродяги, называемые в ту пору «гулящими людьми», и безвестные искатели приключений, бежавшие от семьи и от закона, лихой и удалой народ, и рядовые трудяги, положившие себя на служение отчизне и государю. Мы хорошо сегодня знаем имена первостроителей Братска, Усть-Илима, БАМа, приехавшие в места давно обжитые, но не знаем почти ни одного имени тех несправедливо забытых людей, чей подвиг ничуть не меньше наших достижений. В летописях той поры историками пока лишь найдено одно подлинной имя, и вернее даже не имя – прозвище человека, одного из первых русских, пробившихся в Восточную Сибирь.

Это Пянда (по другим источникам Пенда), Пантелей сын Демидов, гулящий человек из легендарной Мангазеи.

Собрав из казаков Енисейского острога сорок таких же удальцов, как он сам, Пянда в лето 1620 года двинулся от устья Нижней Тунгуски в верховья незнакомой реки, куда еще не заглядывал ни один из православных. Поскольку ничего, кроме муки и водки (если можно отнести ее к продовольствию), у отряда не было, то основной провиант приходилось добывать в пути, благо ни зверем, ни рыбой эти края не были обделены в ту пору. Иногда на берег таежной реки выходили низкорослые люди, узкоглазые и широкоскулые – это были тунгусы, далекие предки нынешних эвенков и эвенов. Чем встречали они странных пришельцев, вооруженных «громом и молнией»? Ну, не хлебом-солью, конечно. Хотя бы потому, что ни того, ни другого до прихода русских здесь не знали. Встречали, как следует ожидать, настороженно, с испугом, а иногда и свистом стрел. Но что могли противопоставить малочисленные разрозненные лучники, даже самые искусные, грозному огнестрельному оружию? Все было грубое, жестокое, и все решалось коротко и однозначно – силой…

Впрочем, кровь лилась нечасто. Тунгусы, как и многие другие народности Севера, отличаются миролюбием и спокойствием поистине олимпийским. Ну и сыны российские во все века, не смотря на воинственный вид, имели душу русскую, то есть жалостливую и сострадательную. В дальнейшем, когда колонизация Сибири была завершена, они охотно вступали в дружбу и родство с коренным населением, отчего многие потомственные сибиряки по сей день сохранили широкие скулы и заметную раскосинку в темных глазах. Поэтому присоединение богатых сибирских земель к Российской империи проходило относительно мирно и безболезненно. Справедливы слова Ф.П. Врангеля: «К чести наших соотечественников прибавить можно, что жадность корысти, побуждая их на  отважные предприятия, не ознаменовалась бесчеловечными поступками, как ненасытная жадность к золоту испанцев в Перу и Мексике».

Путь, который проделал Пянда со своим отрядом, даже сегодня, когда мы уж ко всему привыкли и ничем нас не проймешь, поражает воображение размахом и смелостью. За четыре лета казацкие струги прошли почти 8 тысяч километров! При этом более половины пройдено против течения и по суше. Вот этот путь: по Нижней Тунгуске до подсказанного эвенками Чечуйского волока, затем вниз по Лене, но не до конца – повернули назад и поднялись в верховья реки. Здесь их ждала неожиданная встреча – в диких неизведанных краях обитал большой и развитый народ буряты, знающие скотоводство и умеющий выплавлять железо. Выведав у них дорогу, казаки пустились в обратный путь – по бурятским степям вышли на Ангару, выстроили новые струги и спустились до Енисея.

Под Невон-горой
Русский человек, издревле склонный к общению с другими людьми, охотно завязывал знакомства и дружбу среди аборигенного населения. Тесная связь с тунгусами тем более нужна была первым казакам и пашенным крестьянам, прибывшим на поселение в такую невообразимую глухомань, что приходится поражаться их отваге. Вся родня за тридевять земель – за год не доберешься, а здесь и помощи ждать неоткуда, кругом, на сотни верст, чужие, непонятные люди, за каждым твоим шагом, смотрят, и слова-то русского нигде не услышишь. Не раз и не два, наверное, под негромкий треск лучины поминали первопоселенцы с тоской, только им ведомой, родные бревенчатые стены и материнское тепло простой глинобитной печи.

Ничего не попишешь, надо было обживаться, раз уж пришли. И брался мужик за топор, поднимал стены, затевал кузницу на задворках, бросал первые зерна в землю, никогда прежде не рожавшую хлеба. Строился основательно, с размахом – ни земли, ни лесу не жалеючи, потому как добра этого – бери, сколько сдюжишь.

Очень  скоро ощутилось еще одно преимущество новых мест – здесь никто не стоял над душой и не указывал, как надлежит тебе жить. Не было помещиков окрест, ни чиновников императорского бюрократического аппарата, да и сам царь-государь, бог его знает – жив он там еще или представился?

Иван Сизой с женой и сыновьями, первые поселенцы в устье Невонки, недолго были в одиночестве. Вскоре к ним в соседство определились Григорий Анучин и Иван Антипин. Оба взяли в жены тунгусских женщин, создали семьи. Так на левом берегу Невонки, на солнечной стороне, засияли желтизной три свежесрубленных дома. В близком соседстве с эвенкийским  «юртовищем» образовалось так называемое «избище». Именно эти три избы впервые упоминаются в списках русских опорных пунктов, будущих деревень среднего Приангарья (госарх. Ирк. обл., ф.9, д.9, оп.1). Хорошо известно, что фамилии Сизых, Антипиных и Анучиных по сей день носят многие из коренных невонцев. Думается, что они могут гордиться своими далекими предками, которые первыми из русских пришли на эту землю и до конца дней своих оставались ей верны.

Уже с середины семнадцатого века Илимское воеводство становится центром, через который русские люди двигались на Восток и крайний Север. Ангарское село Невон, возникшее неподалеку от поворота на Илим, начинает расти. Новоселы останавливались на таежных, никогда не паханых землях, навалившись всем миром, - где веревками, где вагами, корчевали огромные лиственничные пни, бросали в целинные борозды пригоршни ржи, овса, льна и потом с тревогой смотрели в поле – как оно там получится, будет ли толк? Потом вели в село скот, по очереди держа вахту с берданой на ночных стоянках. Встречь быстрого ангарского течения везли в больших лодках живность помельче. Вытянув головы поверх бортов, козы и овцы всматривались в незнакомые лесистые берега без лугов и полян, из-под полы ребячьего зипуна выглядывала любопытная кошачья мордочка. Русь осваивалась в Сибири…

На левом берегу становилось тесно, не хватало места под новые подворья, и село перебралось на правую сторону. Здесь со временем и образовался центр. Им стала так называемая клеть – большой, укрепленный дом (рядом, где сейчас хозмаг), размером восемь на восемь метров, сложенный из лиственничных бревен по 35-37 см в отсеке. Под ним был отрыт подвал для хранения продовольствия и боеприпасов на случай возможного нападения. Нападение, однако, не состоялось, и потому в годы различных преобразований, точнее в 1929 году, клеть преобразовали в древесный уголь для колхозной кузницы – очень уж хороши там были бревна, высохшие и крепкие, как кость.… Тогда же была построена и мангазея – тоже большой и высокий крепкий дом с сусеками для хранения отсыпного хлеба, собранного с государевой десятины.

Эта постройка стояла еще до 1984 года и даже, говорят, служила все ту же службу, только накренившись на одну сторону, как Пизанская башня. Усилиями М.И. Антипина, учителя Невонской школы, его учеников, их родителей она, наконец, разобрана и перевезена в школьную ограду. Но время идет, месяцы слагаются в годы, на лежащие бревна, и без того уже ветхие, льют дожди, идут снега и снова дожди, снова снега, а в стенах поссовета и районного отдела культуры говорят, наверное, об ускорении и новом мышлении, но до сих пор нет решения о создании Невонского музея. А ведь теперь не сыщешь, пожалуй, во всем нашем районе более древнего строения, простоявшего лет двести. Вот бы организовать, из многочисленных школьных музейчиков собрать один, хороший и настоящий, пока совсем не растерялись во времени и невежестве последние ценнейшие экспонаты, изделия сибирского быта.

…Несколько севернее, в самой высокой точке села невонцы поставили церковь Иннокентия Святителя, чтобы свадьбы, крещения и прочие события освящать, как положено у христиан, в храме божьем. Но со временем, когда с поповщиной было благополучно покончено, церковь употребили все на  те же нужные в хозяйстве угли… Осталось, правда, маленькое кладбище, но вряд ли спокойно тут было усопшим, еще недавно бывшим в близком соседстве не только с оживленной пыльной дорогой, но с коровником и свинарником (сейчас их, наконец, убрали).

Но в те далекие времена люди не могли знать о грядущих катаклизмах и потому строились тем порядком, каким привыкли строиться на Руси. С той лишь, может быть разницей, что здешние усадьбы были заметно просторней, часто ставились два дома – для молодых и стариков. Усадьба отгораживалась от соседей вплотную стоящими друг к  другу амбарами и стайками, со стороны улицы – высоким и глухим, непроницаемым для глаз забором, и всем своим видом как нельзя лучше соответствовала поговорке «мой дом – моя крепость».

Несмотря на кажущуюся обособленность селян, село, тем не менее, было единым организмом, сильным общественным укладом жизни и опять-таки общественной, обязательной для всех моралью, твердо стоящей на общественных десяти христовых заповедях. Такие пороки, как воровство, распутство, пьянство, встречались крайне редко, поскольку спрятаться с таким «багажом» можно лишь в городе или густо населенной местности, но не в глухой сибирской деревушке. Общество определяло сроки сбора ягод в лесу, оно же определяло каждому, по жребию, места на реке. После рыбалки улов делился поровну. Также и сенокосные угодья – косили сообща, а затем делили копнами по числу душ в семье. Пашня между крестьянами также делилась обществом, без вмешательства каких-либо административных органов. Во главе общества был староста, который обладал большим авторитетом среди сельчан, поскольку избирался всем сходом, открытым голосованием.

В этой связи хотелось бы привести здесь один любопытный документ, разосланный Илимской приказной избой по всем слободам, заимкам и погостам. Это указ Петра I от 10 июня 1706 года, изданный специально для старост и десятских.

Знать всех крестьян в десятках.
По всяким вопросам извещать приказчиков о работе всех крестьян.
Чтобы хлеб на вино не гнали. В урожайные годы по 1 четверти пива варить.
Чтобы между пашенными крестьянами не было споров.
Исправно городить огороды, острожья, чтобы не было потрав. За ослушание бить кнутами и батогами.
На проезжих дорогах ставить добрые ворота.
Гонять подводы. С виновных взыскивать 1 алтын с версты.
Не ходить на соболиные промыслы (русским).
Учитывать прибывших крестьян, давать им землю.

Надо заметить, что петровская строгость, родившись в Петербурге и докатившись до Ангары, заметно смягчилась расстоянием и относительной недоступностью здешних мест. Да и не было большой нужды в этакой строгости. Ведь любое нарушение общепринятых запретов и установок каралось просто и в то же время сурово – людским осмеянием, позором. А в деревне нет страшнее кары, чем общественный позор. Лучше уж тюрьма… Поэтому на сотни верст окрест не было ни жандармов, ни исправников, ни прочих контролирующих и указывающих, как жить.

В то же время автор далек от мысли идеализировать старую сибирскую деревню, как некую модель замечательного во всех отношениях общества, поскольку у модели есть серьезные изъяны. Тем не менее, приходится согласиться, что опыт общественного устройства, отношения к труду, окружающей природе и к друг к другу, сложившиеся в условиях Приангарья тех лет, заслуживает нашего внимания и дальнейшего изучения.

Жизнь в острогах
Укреплению русского влияния в Восточной Сибири способствовало создание целой сети острогов, отражающих нападение кочевников. После памятного похода Пянды, другой отряд казаков под руководством Ивана Галкина поднялся по Ангаре до устья Илима. Здесь, у эвенков узнали, что на Лену есть охотничья тропа, и в месте ее пересечения с рекой, поставили первый острог – Илимский. Это было в 1630 году. Годом позже отряд Максима Перфильева, поднявшийся еще выше, до впадения в Ангару реки Оки, заложил Брацкий острог, называемый сегодня Братским. Следует, однако, помнить, что в основе названия лежит вовсе не братство людей, как хотелось бы нам думать, а слово «буряты», переиначенное на русский лад.  «Брацкие люди» - так окрестили первопроходцы встреченных скотоводов-кочевников, чьи земли простирались в лесостепной зоне, южнее и восточнее тунгусских стойбищ.

Гораздо позднее, почти через двадцать лет, было поставлено первое зимовье на острове Дьячем, при впадении Иркута в Ангару, и в 1661 году был построен Иркутский острог. Укрепленные пункты русских появились также в Усть-Куте, Балаганске, Нижнеудинске, Верхоленске. Примерно в 80-х годах семнадцатого столетия была завершена колонизация Восточной Сибири. Но прошло еще столетие, пока Иркутская губерния выделилась в самостоятельную. Согласно записи от 22 апреля 1804 года (г. арх., ф. 50, д. 83, оп. 7) в состав ее вошли семь уездов – Иркутский, Н-Удинский, В-Удинский, Киренский, Нерчинский, Якутский и Камчатский с заштатным городком Охотском.

Илимский острог, несмотря на стратегическую важность своего положения, несколько лет почему-то подчинялся якутскому воеводе. Конечно же управление на расстоянии более, чем в тысячу верст, было делом сомнительным. Возможно, что отделение Илимского воеводства было ускорено следующим обстоятельством: в 1649 году кочевники объединились в отряд из 700 человек и подошли к стенам Верхоленского острога. «В остроге людей было несомного, бурята и другие из отряда пожгли хлеб несжатый, корм в копнах весь пожгли и потравили скот, лошадей, коров, овец отогнали, остальной несжатый хлеб потоптали» - доносил в столицу воевода Митька Францбеков – Якутский.

В том же 1649 году первым воеводой в Илимском остроге стал Шушерин Тимофей Васильевич, деловой и распорядительный человек. Однако вскорости он умер и воеводство принял Обухов Л.А., отличившийся увозом чужой жены, за что был убит служилыми людьми.

В правление Расторгуева Л.А. в 1666 году укрепление острога сгорело до основания. Огнем, по всей видимости были уничтожены и документы, находившиеся в остроге, поскольку в архиве очень мало сведений за этот период. Поздней осенью того же года дела принял Аничков Сила Осипович, правивший довольно долго – десять лет. Он заново отстроил укрепление на другом месте, а также  расширил его, активно вел поиски новых земель, расселял вновь прибывших крестьян.

Впоследствии заметной личностью на этом посту был князь Иван Петрович Гагарин, также показавший себя деловым, исполнительным руководителем, за что был назначен Иркутским и Нерчинским воеводой. И, наконец, последним в 17 веке, девятнадцатым воеводой Илимским был Качанов Ф.Р. Он в течении двух лет объехал все деревни и заимки, произвел размежевку земель и упорядочил платежные дела в остроге, за что был пожалован похвалой Петра Великого и государевой наградой в 100 рублей.

К концу столетия, то есть за пять-шесть десятков лет со времени прихода русских, Илимское воеводство насчитывало 32 селения, в которых числилось 84 пашенных крестьянина, не считая служилых людей и женщин. На пашенных, помимо поземельного, было наложено еще и натуральное обложение – каждый обязан был сдавать государству смолу, пеньку и холст. Сейчас в это трудно поверить, но факт – холст местные женщины умели делать сами, из выращенного льна.

Несложные арифметические действия показывают, что в 32 селениях народу было совсем негусто. Бессемейные, лихие люди, бежавшие от закона да от позора, любители путешествий и острых ощущений не желали задерживаться в этих глухих и скучных местах. Еще сложнее было выманить из родных гнезд и отправить на поселение в Сибирь людей семейных и основательных. Поэтому заселение восточных окраин России далеко не всегда носило добровольный характер.

Особенно часто насилие при заселении более северных мест, где раскинулись бесплодные и малолесные земли, с очень суровым непривычным для русского человека климатом. Вот один из примеров: «…На основании указа Иркутской Провинциальной канцелярии от 5.08.1733 года Илимское воеводство посылает в Ленские волости Петра Завьялова, сына боярского, отобрать 50 семей крестьянских для поселения оных около Якутска». Боярский сын должен организовать отправку семей по реке на плотах. На переезд полагался аванс, по 10 рублей на семью. Корм для скота и пропитание на дорогу – брать самим, где придется. Сопровождать переселенцев полагалось илимским служилым Филину, Мамонтову и Караулову. Весной, 1734 г. отправлен плот из Киренского острога, два плота из Криволуцкой слободы и три – из Чечуйского острога. Но один из служилых, Мамонтов, оплошал, не погрузил на плоты 19 семей. То ли не сумел, то ли пожалел сердешных… Бедолагу судили и вынесли окончательный приговор: «вместо смертной казни учинить жестокое наказание, бить кнутом, вырезать ноздри, послать на вечное житье в Охотск с женой и детьми в число тех переведенцев» (ф.75, д.172, оп.2)

Другой пример взят из документов 1740 года, когда готовилось второе большое переселение в Охотск и на Камчатку. В Брацком остроге была назначена к переезду целая группа крестьян во главе со старостой Ермаковым (дети его сразу же бежали) и пятеро десятских. Семейных набралось десять дворов. Еще до отъезда на Восток бежали двое крестьян и один десятский. Вскоре стали разбегаться и остальные. Сам староста бежал по следу своих сыновей, все десятские, глядючи на него, подались тоже, а за ними и семейные крестьяне. Один при наборе заявлял, что он стар и не может ехать, но бежал затем не хуже молодых. Двое других лежали в немощи при наборе, но когда приспело время бежать, то увлекли за собой более молодых братьев. Так вскорости исчезла в лесах вся партия.

Столкнувшись с такими трудностями на пути к Востоку, правительство дало указание по всем окружным судам Российской империи – за большую провинность, вместо тюрьмы, определять наказание, как ссылку «на поселение, в Сибирь, на пашню». Это несколько ускорило приток и рост оседлого населения в Приангарье.

Таким образом, население одной только Карапчанской волости, к которой относился и Невон, в 1785 году составило 565 ревизских душ (т.е. мужчин) и 563 женщины. Родилось в том же году 108 человек, умерло – 79. известно даже, что состоялось 41 бракосочетание. К этому времени по волости насчитывалось 2455 десятин освоенной земли, т.е. сенокосов и пашни.

Здесь уместно будет заметить, что отчетностью на Руси увлекались и раньше. Да еще как! Кроме само собой разумеющихся сведений о населении – кто родился, крестился, женился и т.д. – губернскому начальству сообщалось, сколько охотников, а также коров и лошадей задрал медведь. Известно, например, что один из жителей Ёдормы за год добыл трех медведей несколько рискованным, с моей точки зрения, методом – «березовой палкою по голове». Учитывалась и добытая по волостям рыба – вся, какая есть. Вот только часть подробнейшего списка по Карапчанской волости: за 1845 год поймано 410 пудов тайменя и, между прочим, 100 пудов стерляди (сегодня и названий-то таких на Ангаре не слыхать), 650 пудов налима, 750 пудов ельца. Хариус, похоже, особой популярностью тогда еще не пользовался – добыто всего 50 пудов. Цифры, правда, выглядят подозрительно округленными, но – бумага есть бумага, не вырубишь топором.  

Из пожелтевших архивных бумаг можно узнать о ежегодных заготовках ягод и грибов, сообщается даже, сколько вершков достигли травы в росте. Но цифры бесстрастны, в них ни тепла, ни холода. Поэтому приходится лишь догадываться, что чувствовал и испытывал илимский крестьянин – переселенец в те далекие годы. А испытаний на его долю выпало столько, что впору перед ним шапку снять.

***

Сканирование и обработка - Андрей Зарубин